дуршлаг стакан под потолком и перевел взгляд направо.
На соседней кровати по-прежнему полулежал Афанасий, почесывая пятерней слегка растерянную физиономию.
«Афоня ты и есть Афоня, даром, что блатной, – подумал Витек. – Вот уж кто деревня деревней. На морде написано, паспорт листать не надо».
– Ты точняк решил?
– Точнее не бывает.
– А чо, можно, наверно, – сказал Афанасий, растягивая в ухмылке толстые губы. – Тебе то сто пудов терять нечего. А отсюда дергать много проще, чем из тюрьмы… Только погоди маленько. Сейчас ужин будет, вертухаи сменятся, а заместо Мартынюка вглухую конченый лох заступает. С ним попроще будет. Мартынюк-то не смотри, что лошина, змей еще тот. И подождать надо. Ночью все вертухаи наши дрыхнут без задних ног, и пока они там спросонья очухаются, ты уже черт-те где будешь. Так что не пори горячку. Поужинаем, покемарим, а часа в четыре – в пять я тебя растолкаю. Самое время для срыва, это я тебе говорю.
«Хоть и деревня, а мужик дельный», – подумал Витек и стал дожидаться обещанного ужина.
Время тянулось медленно, словно резиновое, и когда в металлическое окошко «кормушки» въехали две алюминиевые плошки с до боли знакомой по армии кашей «дробь шестнадцать», спать уже хотелось неимоверно.
– Так вот зачем они дырку в двери пропилили, – сказал Витек, позевывая.
– Ага, за этим. У нас она так и называется – кормушкой, – синхронно разевая пасть, отозвался Афанасий. Видимо, ему тоже порядком надоело сидеть на одном месте и учить салагу премудростям тюремной жизни.
Запихнув в себя кашу и залив это дело стаканом подкрашенной воды, гордо именуемым чаем, Витек почти мгновенно вырубился. «Только бы не проспать, – мелькнула последняя мысль. – В четыре подъем. Максимум в пять. Только бы…»
Он проснулся от того, что тусклый солнечный луч, чудом пробившись сквозь грязный плексиглас маленького окошка, перекрещенного вдобавок решеткой из толстенной арматуры, забрался под ресницы и начал назойливо ковыряться в глазу.
Витек с трудом разлепил веки.
«Проспал! Идиот… А как же?.. Афанасий же обещал…»
Соседние нары были пусты. Лежала на них только худая подушка и смятый бычок «Примы», похожий на дохлую гусеницу.
Загрохотала и откинулась дверца «кормушки», в образовавшееся прямоугольное окно всунулась суровая физиономия раза в три шире Мартынюковой. В «кормушке» поместился только хмурый волчий взгляд и козырек фуражки.
– С вещами на выход, – сказала физиономия, захлопнула дверцу кормушки и принялась отпирать дверь.
«Это вот это „вглухую конченый лох“?! Ну, спасибо, Афоня, насоветовал, разбудил, – горько думал Витек, идя вдоль коридора. – Такого „лоха“ вырубать, пожалуй, ноги отвалятся. Вместе с руками и головой в придачу… Будешь как эта… как ее… Ника Самофакийская?.. Ну и черт с вами со всеми. Не отсюда, так с тюрьмы или с зоны дерну. Отовсюду люди бегут. Мы еще посмотрим, кто кого. А на будущее таким Афанасиям с их советами буду прям в грызло
