болен, понимаешь, не бросит она его… Мать моя рвёт и мечет, Таньку готова сожрать с косточками. У матери идея-фикс свалить отсюда, и на меня одна надежда и была. А я вернулся, – Олег, изрядно захмелев, продолжал говорить и говорить о себе, но Марку было интересно слушать. Алкоголь его не брал, и он почти не опьянел, хотя пили с Олегом на равных.
– Знаешь, Марк, у нас соседка есть, её пару лет назад инсульт разбил, она полностью парализована, но живёт, сердце крепкое. Так вот, никого у неё нет, ухаживает за ней противная такая бабёнка, ушлая. Соседи говорят: вроде ухаживает она за Кларой только потому, что та отписала ей всё, от безвыходности отписала, а прохиндейка эта теперь что хочет, то и творит. Весь день болтается где-то, приходит под вечер, а ведь у парализованного человека потребностей побольше, чем у здорового, я тебе как врач говорю…
Марк кивал, внимательно слушал и в душе так радовался, что друг его лучший по-прежнему такой же чуткий, такой же неравнодушный, восприимчивый к боли других. «Это ведь редкость сейчас, большая редкость. А среди врачей – особенно, как, впрочем, и среди нас, юристов», – подумал Марк и попытался успокоить друга:
– Ну бог с ней, с соседкой, Олег, ну вот так у неё судьба сложилась. Ты мне лучше скажи: почему мы с тобой об этой несчастной говорим, а не о нашей жизни?
– Марк, погоди, ты ведь юрист, вот объясни: а можно так переиграть завещание этой несчастной, чтобы все её накопления, ну что она этой кошёлке отдала, внести в счёт нормального лечения, да хоть в той же Германии? Даже если взять, к примеру, квартиру в нашем доме, то от продажи её хватило б денег на восстановительный курс, ну или просто человеческое существование, с профессиональными сиделками.
– Гипотетически можно всё, – Марк пожал плечами. – Но как ты на деле себе представляешь: я влезу в квартиру к этой женщине, потребую завещание, и давай искать в нём просчёты юридические? Мне же нужен законный повод, нужно дело завести. А на основании чего?
– А если мы, соседи, напишем жалобу на эту её, как там… сиделку, опекуншу её? Что вот, мол, мы все – свидетели её, так сказать, бессердечности? Может, тогда органы заинтересуются, примут заявление, откроют дело, ну а мы пригласим адвокатом тебя? Можно же?
Марк кивнул:
– Да, так можно закрутить мельницу, но тебе-то это зачем? Знаешь, сколько волокиты будет? Да и получится ли соседей на это дело подписать? А подписей нужно ой как много, чтобы дело точно в производство пошло…
Олег подумал и слегка заплетающимся языком сказал:
– Знаешь, я не Дон Кихот и понимаю, что рубиться с ветряными мельницами – глупо, и спасти всё человечество я не смогу, помочь всем людям… Но это не значит, что я не могу попытаться помочь хоть одному человеку.
Мужчины помолчали. Марк посмотрел на сидящих за большим столом взрослых, совсем взрослых уже людей, тех, кого он знал мальчишками и девчонками, и снова в который раз удивился тому, как незаметно и быстро они стали дядьками и тётками, а внутри всё те же хулиганы и тихони, кокетки и скромняшки. Добрые и не очень… Изменило
