в старом двухэтажном доме, где даже зимой не было горячей воды.
Я до сих пор люблю лето. В это время года ностальгия накрывает меня с головой, я иду на общественный пляж и подолгу смотрю на продавцов кукурузы, вспоминая, как сама каждое лето, натянув кепку пониже на лицо, чтобы меня никто не узнал, шла вдоль пляжа и горланила:
– Ку-ку-ру-за-а, горячая ку-ку-ру-за-а!
Летом можно было хорошенько заработать. Четыре дня в неделю я жарилась на солнце, бегая от одной стороны пляжа к другому, остальные три – продавала холодный квас у входа на рынок. За вырученные деньги я покупала школьные принадлежности и платила на год вперед за наше социальное жилье. К счастью, это была всего трехсотка в месяц за небольшую комнату с общим санузлом еще на семь семей, и до следующего лета я могла быть спокойна, что нас оттуда не выселят за неуплату.
Сейчас, вспоминая прошлое, мне так хочется обнять ту маленькую девочку, которая каждый раз по дороге из школы срывала объявления о работе со столбов и как бы невзначай оставляла их то тут, то там по комнате в надежде, что мать заинтересуется одним из них и решит взять себя в руки.
Но время шло и ничего не менялось. Мать часто пропадала по ночам, от нее разило спиртным, и всего за несколько лет из молодой ухоженной платиновой блондинки она превратилась в неопрятную грузную женщину с желтыми зубами.
Сейчас, столько лет спустя, я понимаю, что у нее была депрессия, апатия и, скорее всего, даже нервный срыв, который повел за собой психическое расстройство, но это не оправдание тому, что, убитая горем (то ли из-за смерти отца, то ли от потери статуса), она опустила руки, наплевав на наши с ней жизни.
Я понимаю ее как женщину, потерять все и стразу, быть преданной любимым – это нелегкое испытание, но я не понимаю ее как мать. Ради будущего своего ребенка я бы сделала все что угодно и уж точно не распевала бы песни по ночам на кухне в компании пьяных незнакомцев вместо того, чтобы попробовать найти работу и наладить свою жизнь. А еще лучше – задействовать все свои дружеские связи, чтобы вернуть то, что по праву принадлежит нашей семье.
Я до сих пор не понимаю, что творилось в ее голове, да теперь уже никогда и не узнаю, но на тот момент я изо всех сил вводила в заблуждение учителей, что я из обеспеченной семьи и дома у нас нет никаких проблем. Каждый раз, когда мою мать вызывали в школу, я врала, что она в отъезде, а я осталась с нашей домработницей, поэтому никто не сможет прийти. Узнай они, как я живу на самом деле, наверняка сообщили бы в службу опеки – и мне пришлось бы жить в детском доме.
Поэтому каждое утро я просила у пожилой соседки старенький утюг, выглаживала школьную форму с чужого плеча и молилась, чтобы Ритка – дочка бывшей маминой подруги – не вздумала растолстеть еще большое, потому что в таком случае на мне будет висеть вся ее одежда.
Я строила из себя недотрогу, старалась не заводить лишних дружеских связей, избегала одноклассников, игнорировала всех, делая вид, что на переменах повторяю домашнее задание, и
