уж и не чаял я, что очнешься… Помиловал таки нас Всевышний, радость ты моя! – мужчина поднял глаза вверх и трижды перекрестился.– Что же ты все молчишь, Лира, ангел мой? Иль не отошла еще от бреда горячечного?
Мужчина подошел ближе и стал пристально вглядываться мне в глаза. Я поспешно отвела взгляд, чтобы он ничего не заподозрил. Ну, отвечай же ему хоть что-нибудь, приказала сама себе, а там видно будет.
– Я… Я вовсе ничего не помню, – слабо пролепетала я не своим голосом. И на всякий случай, чтобы не вызывать подозрений у собеседника, добавила: – Не помню, батюшка… Ни о себе ничего не помню, ни о тебе…Все вокруг будто в тумане…
Я не верила своим ушам. Откуда я знаю этот диалект? Да еще и так складно изъясняюсь на нем?!
– Говорили, говорили мне, а я верил, что пронесет, – тяжко вздохнул мужчина, из рассказа которого я хотя бы поняла, что зовут его Джон, и Джон этот твердо уверен, что я ему дочь. – И старая наша Мэгги упреждала, а знахарка-то она знающая, умелая. И даже сам отец Стефан, заходивший молитву над тобой читать, муж-то он весьма учёный. «Как бы, говорят, дочка твоя рассудком не повредилась от такого удара, ежели и выживет». Ан и вышло почти как баяли: ничего теперь не помнишь. Немудрено, вон, шишка-то какая на голове у тебя! С яйцо куриное будет! Всё тело в подтеках кровавых! Ну, ничего, ничего, голубка моя. Кликну опять Мэгги, она тебе еще примочек всяких сотворит. Поправишься, а там, глядишь, и память вернётся. Ты сейчас-то ляг, не томи себя, ведь не окрепла ещё. Я отлучусь сейчас, а там, и старушка Мэгги придет, стряпню нам принесет какую-нибудь. Ты-то уж стряпать пока никак не сможешь. Полежи пока, дочка, а мне спешно надо похлопотать о делах насущных, а то недолго нам и по миру пойти.
–– А ты… куда? Куда уходишь? Ты надолго? – спросила я, чтобы иметь представление, на сколько же оставит меня этот человек в одиночестве, дав возможность окончательно собраться с мыслями и попытаться понять происходящее.
–– Да, доченька, собираюсь я в замок, на поклон к барону нашему, Годфриду. Третьего дня хотел еще в путь отправиться, да ведь эвон какая беда с тобой приключилась. А еду-то я к барону вот чего…Не будет ли, дескать, заказов на шлемы да латы для вассалов его милости. Худо-бедно, хоть поправили бы маленько свои дела, с деревни-то уж давно никто ко мне в кузню не приходит. Времена нынче тяжкие, народ разорен, да и рыцари не те уж пошли, что прежде, доходов нет ни у кого, одни убытки. С тех пор, как проклятые французы, чтоб их черти драли, осадили нас, да король наш добрый Генрих, милостью божией, прогнал восвояси их принца Людовика, не тем он будь помянут, худые времена настали. Война-то, доченька, она хуже чумы, годами беды от нее тянутся… Пришли, видно, наши последние времена. То неурожаи, то французы чертовы, то лорды наши воюют меж собой, а бока-то у нас от их распрей трещат. Только и знают, что налоги поднимать, а где гроши-то брать, если во всей округе шаром покати? Простому-то человеку всегда больше всех достается – что от Бога, что от короля…Не зря в народе говорят: и на том свете
