блестящие уголья, – глаза, которым недоставало глубины.
– Вы знаете его? – спросил Вандерер.
– Этого еврея? Нет.
– Вы презираете его за то, что он еврей?
Она пожала плечами и открыла рот, что придало ее лицу детски беспомощный вид.
– Мне много рассказывали о нем мои подруги, – прибавила она тише, опуская глаза.
На этом беседа завершилась; с этой минуты каждый из них под шум разговора был занят только своими мыслями.
Анзельм и фрейлейн Фукс собрались уходить одновременно. Ее экипаж ожидал внизу, но так как вечер выдался прекрасный, то ей захотелось пройтись пешком, если Вандереру не покажется скучным проводить ее. Когда они спускались с лестницы, Ванде-рер любовался свободной грацией движений Ренаты. В ней не было и следа сдержанности и чопорности, присущих молодым женщинам ее круга.
Был необычный вечер. Полузадернутые туманом фонари, точно лампады, висели в пространстве; воздух как будто дымился и делал невидимым все, что нарушало гармонию близящейся ночи. Они шли медленно и, можно сказать, бездумно. Наконец Вандерер сказал, где он видел Ренату несколько часов тому назад. Теперь ей стало понятно замечание, смысл которого он не хотел объяснять в присутствии Терке. Фрейлейн Фукс остановилась, и ему показалось, что она вдруг стала выше ростом; со свойственной ей особенной манерой она полуоткрыла рот, как бы ища ответа. Вандерер, странно взволнованный, спросил, что, собственно, она имеет против Зюссенгута.
– Во-первых, я ненавижу евреев! – ответила она.
– Серьезно? – Вандерер улыбнулся.
– А разве вы еврей? – спросила Рената Фукс, тоже улыбаясь.
– Нет, но я мог бы им быть, и тогда вы бы славно попались. Но вы сказали «во-первых». А во-вторых?
– Весь город знает, чем занимается этот субъект. Детям он пишет письма. В каждую девушку он влюблен. Кроме того, он проповедует вещи, о которых другие не смеют и подумать, проводит время в кошмарных местах, с ужасными женщинами. Так, по крайней мере, мне говорили о нем.
– Однако, по-видимому, он вас все-таки интересует?
– Меня? Очень мало. Но есть женщины, которые бредят им, не знаю почему. Хотя, впрочем, – тихо и задумчиво прибавила она, – он считается спасителем женщин и девушек.
– Как так спасителем? От чего же он их спасает?
– От мужчин.
– Какая нелепость!
– Вот видите! – с торжеством сказала Рената, как будто теперь наступил конец ее сомнениям.
– Я совершенно не понимаю. Что же это за спасение?
– Я не смогу объяснить вам сути теми же словами, какими мне об этом рассказывали.
Столь наивное признание тронуло Вандерера.
– Он говорит, – медленно продолжала она, снова замедляя шаги, – что все телесные добродетели, которых требуют
