носик в складки материнского платья.
Девочка вся раскраснелась, глазенки ее блещут и горят, а на лбу и около шеи выступили даже влажные капельки пота. Вся она трепещет и вздрагивает от хохота, барахтается и даже брыкает ногами. Марья Сергеевна видит, что дочка «совсем расшалилась», что теперь уже не успокоишь ее сразу и, целуя, поднимает ее и уносит с собой.
– Нет, мама, я сама, сама!
Девочка хочет соскользнуть с рук матери, вырываясь от нее, но Марья Сергеевна крепко держит ее и с торжеством вносит в столовую.
– Вот вам, папа, ваша буйная дочка! – говорит она, смеясь счастливыми глазами, и опускает дочку на колени к мужу.
Наташа быстро соскакивает. Ей ужасно совестно, она вся покраснела и готова даже расплакаться, хотя в то же время ей и смешно, и она сама не знает – плакать ей или смеяться.
– Ну, садись, садись, девчурка! – говорит Павел Петрович, придвигая ей стул. Наташа вдруг стихает и принимает солидный вид взрослой барышни. Она степенно снимает салфетку с тарелки и с серьезным видом начинает откусывать маленькими кусочками нижнюю корочку хлеба, «как папа».
Ей уже скоро шесть лет и потому в спокойные минуты она искренне считает себя «большою девочкой».
Ей это очень нравится, и когда ее спрашивают, сколько ей лет, она со строгою важностью объявляет:
– О, я уже большая, мне седьмой год.
Она ни за что не скажет «мне шесть», а непременно «седьмой»; это как-то важнее, и потому ей нельзя нанести большего оскорбления, чем взять ее на руки, «точно маленькую».
– Ну, что поделывала сегодня, девчурка? – начинает расспрашивать ее отец.
Отца она немножко дичится; в душе они очень любят друг друга, но говорить между собою не умеют.
Павел Петрович несколько раз принимался говорить с ней, «подделываясь под ее тон», даже не раз принимал участие в ее играх; только из этого ничего не выходило: девочка отвечала неохотно и смущенно, а к его играм относилась с каким-то недоверием.
– Отчего же ты не хочешь играть с папой? – спрашивала, бывало, Марья Сергеевна.
– Да я, мамочка, не умею.
– Как же это так, не умеешь? Ведь со мной же умеешь, и с няней умеешь, и даже одна…
– Так ведь то, мамочка, в самом деле…
– То есть как это, в самом деле? – недоумевает слегка Марья Сергеевна.
– Ну, да, когда я с тобой играю, или с няней, или одна… ну, как это?.. Я не знаю…
Девочка краснеет и запинается с виноватым и смущенным лицом, не умея подыскать точного слова.
– Тогда мы по-настоящему играем…
– А с папой разве не по-настоящему?
Наташа чуть не плачет, она не умеет выразить ясно эту тонкую разницу.
Отец серьезен, всегда занят и на вид немного холоден. Наташа привыкла видеть его всегда за бумагами и слышать: «Наташа, тише, не шуми,
