покусаны.
Следующую ночь, отчаявшись найти пристанище под крышей, они с немалым комфортом провели в копне сена. Гаша развела жиденький костерок, кое-как вскипятила пару стаканов воды, напоила Ольку теплым, и та уснула мертвым сном. Они жались друг к дружке, вдыхали пряный, сдобренный морозной свежестью аромат, и Гаша почти не чувствовала холода. Она слушала, как где-то совсем неподалеку в соломе возится, попискивая, мышиная семья, припоминала строчки из «Евгения Онегина», проговаривала шепотом любимые места, прижимая к груди и животу пылающее тело Ольки. А мир вокруг был так тих, словно и война умерла, словно они все, вместе с этой вот, приютившей их копной, и с полем, и с небом, усеянным звездами, теперь лежат в одной, огромной, братской могиле. В предрассветных сумерках голос матери показался Гаше тихим, робким, будто писк мышиной самки.
– Еще одна такая ночь, и мы потеряем Ольку, – проговорила Александра Фоминична…
Невеликое расстояние от Кутейникова до Горькой Воды с больной Олей на руках преодолели в три дня.
Вечером третьего дня, с вершины пологого холма они увидели колокольню храма. Беленькие дома, огороженные, по местному обычаю плетнями, гнездились вокруг него, будто грибы вокруг осины. Кривые улички сбегали к подножию холма, где в зарослях ивняка пряталось русло неширокой, сонной речки.
Леночка, словно обретя второе дыхание, бросилась вперед. Александра Фоминична и Гаша с Олей на руках поспешили следом. Возле околицы, там, где промерзший проселок вбегал в село, Гаша приметила паренька-калеку. Он нес на левом плече снопушку соломы, правой опираясь на высокий костыль.
– Это Горькая Вода? – спросила Леночка у парня.
– Горькая, – отозвался тот. – Горше не бывает.
– Мы ищем Серафима Петрована, – сказала Гаша. – С нами больной ребенок…
– В Горькой Воде все дети больные, – отозвался парень. – Вишь, молодуха, и я калека с малолетства.
– Значит, Петрована ты не знаешь? – спросила Гаша, теряя надежу.
– А вы ступайте ко храму, – паренек глумливо улыбнулся. – В позапрежние времена там бродягам подавали…
Они подошли к храму. Гаша остановилась. Подняла голову к небесам, ловя губами редкие снежинки, дважды проговорила «Отче наш» и снова пустилась в путь по лабиринту грязных, пустых уличек. Александра Фоминична рука об руку с Леночкой тащились следом за ней. Скоро они окончательно выбилась из сил.
– Сядем здесь, передохнем, – проговорила Александра Фоминична, указывая на оставленный кем-то под плетнем сноп соломы. – Может быть, твой добрый боженька и поможет нам…
Гаша баюкала Ольку, прикладывалась губами к ее огненному лбу. Звала ласково по имени, но девочка уже не слышала ее. Сухой, горячечный жар сжигал ее тельце, время от времени она принималась плакать, и тогда Гаша прикладывала ладонь к ее губам. Она слышала голос матери, тихо беседовавшей
