Невского были блистательнее, солиднее. Но Лиза дорожила каждым рублем. А теперь, а здесь она была проездом, она была при деньгах и не думала о завтрашнем дне. И почему-то казалось, что тут всё дешевле, доступнее и торгуют тут с какой-то ласковостью, словно одаривают, а если берут деньги, так это уж так, между прочим, не в деньгах счастье. А вокруг шум, смех, “pardon”, “merci”, радушие, предупредительность.
И верно, “вся Москва” пребывала в том нетерпеливом возбуждении поскорее и побольше накупить, какое охватывало “всю Москву” в предвкушении балов, празднеств, парадных обедов, военных смотров. “Эти петербуржцы” уже съезжаются, ну так Москва себя покажет, Москва утрет им нос. И, взбурлив, Москва осаждала Кузнецкий, Столешников, Петровку, брала пирожные от Трамбле, причесывалась у Жозефа, заказывала бордо и сотерн, галстуки и штиблеты, цветы и сигары.
Лизе до смерти захотелось транжирить, ведь она не хуже других, почему бы и не поддаться искушению, вовсе не ради коронации, а просто потому что “все”, и тепло, май, и еще потому что одна-одинешенька в этом городе. И она купила себе лайковые перчатки, купила шляпку, новомодную, парижскую, серой тафты, а вокруг тульи розовая муаровая лента, а поля подбиты черным бархатом.
Уже в сумерках Лиза добралась до Триумфальных ворот. День отходил, как жил, – в мирной теплыни. У Тверской заставы начиналось Петербургское шоссе. Пахло незастроенной, сохнувшей после недавней ростепели землею, рощами пахло, открытыми пространствами, которые хоть и не были видны из-за домов, но угадывались. Ни особняков тут с фронтонами, старых гнезд московских, ни доходных, в пять этажей, а приземистые дома, бедные, бревенчатые. Ворота у них сплошные, дощатые, высокие, не перелезешь, а калитки с фасонными щеколдами. Как в Можайске, как в Верее.
Слева, в глубине площади, за теперь уже стихающим громом ломовиков и конки, сумерки размывали фасад Смоленского вокзала, слабо синели керосиновые фонари. Лиза подумала, что пришла поздно, что в мастерских, должно быть, кончили. И вдруг удивилась: зачем это Сергей направил ее в мастерские? Интеллигентная барышня – в мастерских? Как это так, а? И для чего, спрашивается, мастерские, когда вон, по правую руку, трактир, где-то там, во дворе, живет этот Нил Сизов.
Отворила пожилая женщина. В комнате огонь горел, слышался запах стряпни и постирушки.
– Вам кого? – голос был неласковый, настороженный.
Лиза сказала.
– Ни-ила? – протянула хозяйка. – Входите.
Она зажгла свет. Лиза увидела ее лицо: властное, умное, раскольничье.
– А вы кто же будете?
– У меня к нему дело.
– Вы кто же будете?
– Простите… Он скоро?
– Право, не знаю. – Хозяйка переставила лампу, чтоб свет падал на гостью. – Садитесь.
– Благодарю.
– Чего ж, садитесь, – пригласила хозяйка властным тоном.
– А Нил скоро?
