style="font-size:15px;"> Мы тогда сидели с ногами на стульях, чтобы не мерзли ноги. Их величеств забавляла простая обстановка. Сидя у камина, пили с сушками чай, который приносил мой верный слуга Берчик, камердинер покойного дедушки Толстого, прослуживший 45 лет в семье. Помню, как государь, смеясь, сказал потом, что после чая у меня в домике он согрелся только у себя в ванной.
Во время плавания в следующем году приехал прощаться с их величествами перед отъездом в Египет генерал Орлов, заболевший скоротечной чахоткой; его похоронили в Царском Селе, и императрица иногда ездила на его могилу отвозить цветы. Эти редкие поездки на Казанское кладбище наводнили столицу целым потоком сплетен. Бедный генерал, подобно мне, страдал от зависти придворных, которые по-своему старались истолковать милостивое к нему отношение. Горе их величеств по случаю смерти генерала было чистосердечно и глубоко.
IV
Осенью 1909 года первый раз была в Ливадии, любимом местопребывании их величеств на берегу Черного моря. С севера Ливадия защищена высокими горами, потому климат здесь почти тропический. Государь не желал, чтобы железная дорога нарушила тишину Ливадии, и отклонял проекты железных дорог в Крыму. Трудно описать красоту этого места на фоне обросших густыми лесами гор, вершины которых большую часть года покрыты снегом; расстилающиеся цветущие сады и виноградники. Осенью полное изобилие винограда и всевозможных фруктов, весной неисчислимое количество цветущих деревьев, кустов, а всего больше розанов: розаны, розаны всех сортов, всех цветов; ими покрыты все стены строений, все склоны гор; в парке – лужайки, беседки. И тут же рядом – глицинии, море фиалок, целые аллеи золотого дождя; по местам такой одуряющий аромат, что голова кружилась. А какое горячее солнце и синее море! Как могу я нарисовать волшебную картину Крыма?! Татары в своих живописных костюмах, женщины в шитых золотом платьях, белые мечети в аулах придавали особую поэзию местности.
Дворец в 1909 году имел вид большого деревянного здания с нависшими балконами, так что в комнатах было всегда темно и сыро, особенно же сыро было внизу, в бывших покоях императрицы Марии Александровны, со старинной шелковой мебелью и разными безделушками. Государь и дети ежедневно завтракали со свитой внизу в большой белой столовой, единственной светлой комнате; государыня завтракала наверху одна или с Алексеем Николаевичем. Последнее время у императрицы все чаще и чаще повторялись сердечные припадки, но она их скрывала и была недовольна, когда я замечала ей, что у нее постоянно синеют руки и она задыхается. «Я не хочу, чтобы об этом знали», – говорила она. Помню, как я была рада, когда она, наконец, позвала доктора. Выбор остановился на Е.С. Боткине, враче Георгиевской общины, которого она знала с Японской войны, – о знаменитостях она и слышать не хотела. Императрица приказала мне позвать его к себе и передать ее волю.
Доктор Боткин был очень скромный врач и не без смущения выслушал мои
