старик.
Да много ещё рассказывал об отце Сергии.
Услышав об ангельском житии блаженного1 инока, который собрал братию и основал монастырь в окрестностях города Радонежа, Никон будто захворал. О чём бы ни думал, какое бы дело ни делал, а сам там, на горе Маковец, в неведомом Радонеже.
«Говорил же старик, что игумен Сергий с братией скорби радостно терпит, – думал Никон, – и я желаю, того же».
Об этом не раз заводил речь с родителями. И жалко было отцу с матерью отпускать единственное чадо от себя, да понимали: сын тянется к Богу. Сами выросли и жили в благоверии и благочестии, таким и Никона вырастили.
Не устояли перед просьбами сына, отпустили в дальнюю дорогу. Только и сказал отец на прощание:
– Ты помни, сынок, слова апостола Павла и живи как чадо света2.
С этим отцовским напутствием и отправился Никон в Троицкую обитель.
Дорога легко отсчитывала версту за верстой. То лесная, то полевая, она вывела на простор, и на маковке высокого пригорка путник увидел монастырь.
Частоколом обнесены приземистые избушки, к ним прильнули огородные грядки, а вокруг травостой душистый.
Сразу же поспешил путник к настоятелю – преподобному Сергию Радонежскому. Припав к его стопам, Никон усердно стал упрашивать, чтобы игумен постриг его в иноческий чин.
Авве по сердцу пришлись благоразумие и чистота отрока, и душа его потянулась к Никону.
«Необычный проситель пожаловал ко мне, – думал святой Сергий, – духовник будущий, подвижник». И отправил пришедшего на испытание – отослал в научение к ученику своему преподобному Афанасию Высоцкому, основателю Серпуховского монастыря, славившемуся добродетельною жизнью и искусившемуся в иноческих подвигах.
– Иди без всякого размышления, – сказал он отроку, – и, если Богу угодно, ты примешь там иноческий образ.
Со смирением повиновался Никон.
На горе высокой
Стоит перед приземистой избушкой крепкий отрок. Одежонка серая-серая, по плечам волосы дорожной пылью окрашены.
– Не по своей воле к тебе пошёл, из Троицкого монастыря направили. Иди, говорят, чадо, без сомнений, отец Афанасий тебя примет, от него ума-разума наберёшься, – а ты не отзываешься. Как же это так?
В это время оконце и распахнулось.
– Ну, пошуми, пошуми, – засмеялся голосок в келье, – а то ко мне всё больше с поклонами да с похвалами. Может, и зазнался от этого?
Ставенка захлопнулась. Дверь заскрипела, и на порожке появился монах. Беленький, невысоконький, в одежонке, заплатками прихваченной. Глаза молодые, проницательные. Левая рука к сердцу примкнула, а в правой ковш, водицей наполненный.
Соскользнул инок скорёхонько со ступенек и молодцу в пояс поклонился:
– Господь с тобою.
А тот ладони протянул.
