значит – какое бы существо ни скрывалось здесь, оно находилось в направлении, противоположном тому, в котором распространялся дым.
Цзэнь шагнул к призрачному ветру.
– Чего ты боишься, мальчишка? – разнесся по зданию низкий, подобный раскату грома, смешок Черной Черепахи. – Ведь самое ужасное существо в этих руинах – ты сам.
Бог-Демон не ошибся. Цзэнь боялся не того демона, что прятался в темноте храма.
А того, что притаился внутри него самого.
– Помолчи, – мысленно приказал он Черной Черепахе, используя нить, что связывала их. За последнюю луну Цзэнь успел понять, что Бог-Демон мог слышать только те его мысли, которыми он добровольно делился. В остальное время, когда он разрывал связь, существо впадало в спячку, полностью отделялось от Цзэня до того момента, пока его жизни не угрожала опасность.
Как сейчас.
Цзэнь снова отгородился от Бога-Демона, в последнее время все чаще напоминая себе не ослаблять оборону.
Дым от благовоний теперь поднимался выше, а холод становился сильнее.
В темноте прямо перед ним появилась фигура.
Цзэнь уже было поднял меч и свободную руку, чтобы при необходимости начертить печать, когда свет палочек озарил статую. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это.
Из конца коридора на него взирала статуя обсидиановой черепахи размером больше самого медведя. Когда Цзэнь поднес к ней благовония, дым распространился по прямой линии. В черных бездонных глазах черепахи отразились красные кончики палочек, но Цзэнь никак не мог отделаться от странного чувства, будто представшая перед ним фигура жива.
И наблюдает за ним.
«На нее наложили печать», – подумал Цзэнь. Он прикоснулся к статуе, проведя кончиками пальцев по едва заметным следам ци. Печать была начерчена кровью, и, хотя с годами багровые полосы исчезли, ци осталась. Тем не менее Цзэнь еще никогда не видел настолько сложных узоров, а секундой позже он осознал, что и использованное письмо отличалось от того, к которому он привык. Печать состояла из петель и изгибов, не существующих в той практике, которую он изучал.
То была мансорианская печать.
По телу пробежала дрожь искушения, а сердце забилось где-то в горле. Существовала ветвь практики, изобретенная и использованная его народом, – искусство, которое исчезло из учебников по истории, когда мансорианские демонические практики оказались вне закона, а императорская армия вырезала его клан. Должно быть, мансорианцы использовали свои печати в качестве последнего средства защиты, уповая на то, что хинские практики их не изучали. Какие бы секреты ни прятали мансорианцы, те остались нетронутыми в течение тысячи циклов. Среди этих секретов вполне мог оказаться тот, что рассказывал о Всадниках Ксан Толюйжигина.
Восторг Цзэня сошел на нет при сокрушительной мысли: он не мог расшифровать эту печать.
– Ах, – протянула Черная
