Семен Милыч был крут! А помер он, заступил его место Мил Семеныч, – стало и совсем никуда… Молили мужики, чтобы ему Бог смерти дал… А я, бывало, скажу: «Напрасно вы его сбываете. Не сбывайте, – хуже будет…» Так оно и вышло… Да…
Таганок отдыхает; потом опять заводит медленную речь:
– Да… А как помер Мил Семеныч, привезли гроб в засмоленном рундуке… Скрозь рундук дрянь, кровь пролила… Нехорошо помер, без болезни, тело не выболело… Как, значит, кому назначено…
Учитель с трудом дослушивает этот тяжкий рассказ и поднимается.
– Ну, прощай, до свидания, дед, – говорит он. – Дай Бог тебе еще пожить.
Таганок кротко поднимает брови.
– Пожить-то? – отвечает он. – Да ведь и так уж сто с восьмеркой…
И, помолчав, опускает голову.
– Но ведь хочется небось?
– А бог ее знает…
– Но позволь, ты-то сам как чувствуешь?
– Да что ж чуствовать? Тут чуствовать нечего… Чуствуй, не чуствуй…
– Позволь: ну а если бы тебе, например, предложили пять лет прожить или год, – что ты выбрал?
Таганок слабо улыбается, глядя в землю:
– А господь ее знает…
И учитель тупо, долго глядит на него. Потом решительно пожимает его твердую ледяную руку и уходит.
Он уходит за деревню, в поле, и долго шагает в полутьме по мягкой пыльной дороге.
Возвращается уже в сумерки. Не спеша идет по улице. Огней нет, избы темны и тихи. Все спят. Пахнет жильем – как-то особенно, тепло, по-ночному. Сухо трюкают осторожные сверчки. Вот опять изба Глеба. Она вымазана известкой, слабо белеет. Стекла ее сини от вечера, в них еще слабо отражается небо. Внизу, по земле, реет какой-то еле заметный отсвет, отчего изба и полушубок кого-то сидящего на голыше возле нее странно выделяются. Кто это? Неужели Таганок?
– Дедушка, еще здравствуй, – негромко говорит учитель, очень тронутый видом этого одинокого, чужого всему миру человека, пережившего и всех сверстников своих и всех детей их.
– Кто это? – тихо откликается Таганок.
– Да я, учитель… Что же ты не спишь?
Таганок думает. Отвечает он теперь еще медленнее:
– Да какой наш сон… Древен я… А ночь эта – как медведь идет она на меня…
«Это не ночь, а смерть», – думает учитель; и, помолчав, спрашивает:
– Ну а как же? Пожил бы еще?
Тихо. Трюкают сверчки. На порог избы вышла дымчатая кошка, сбежала на землю – и стала невидима. Слабо белеет борода Таганка. Темного, гробового лица его не видно. Жив ли он?
Жив. Долго спустя он отзывается:
– Пожил бы… И пять годов одолел бы еще… Да за пять-то годов…
Он, видно, вспоминает сноху, свой шалаш, свою беспризорность, беспомощность. И легонько вздыхает:
– За
