его голос. Это стало мировой трагедией для одного человека, последним кругом ада, когда весь мир сгорел дотла, а она босиком ходила по еще теплому пеплу. Сгорел дом, который он построил своими руками. Она входила в него, боясь прикоснуться к тем стенам, к тем обвалившимся балкам, казалось, вот-вот земля под ногами станет рыхлой и тело провалится в пропасть. Она не узнавала больше свой дом, это было чужое место, чужие окна, чужой двор. Вслед за домом сгорела мечта. Когда пламя охватило ноги и уже касалось пальцев руки, Юлия осознала, что она не может сгореть, как бы ей этого ни хотелось. Каждая клетка тела испытывала невыносимую муку, ярость, борьбу. Она боролась с собой, чтобы хоть на секунду не поверить тем лгунам, не усомниться в том, что он живой. А черные лица бывают лишь в страшных снах. Закрой глаза, вокруг тебя столько родных, что ни одна рука не позволит тебе прислониться к холодному полу. Когда умирает самый родной человек – ты остаешься, чтобы смотреть на его смерть. Как его неживого моют, одевают в самый лучший костюм, кладут в гроб, читают молитвы и предают земле. Если такое испытание выносит человеческая душа, то что это за слово такое – «невыносимо»?
Я не видел твоей смерти и не прощался с тобой, возможно, поэтому в моей памяти ты остался живым.
В тот же день я написал Юлии письмо.
«Я знаю, ты сильная», – говорил я самой слабой женщине. Знала бы она, что однажды судьба или бог оторвет ее прилипшую, мокрую душу от тела того, чьи шаги она бы узнала за миллион километров. Захотела бы она сбежать при первой же встрече, закрыться на сотни замков и дать клятву забыть навсегда ее будущего? Я думаю, нет. Ведь даже если бы он вернулся к ней безногим, она бы целовала колеса кресла-коляски. Губами горячими холодный металл. Она бы приняла его на пороге и отнесла на руках к детям…
«Папа живой, он останется навсегда», – не дано зачитать по остывшим губам.
«Мы знаем, ты сильная», – говорили они, когда она уронила бокал с белым вином. Когда были в крови ее руки, а лапы огромные рвали на части ее шею и грудь. Когда она подавилась всего на секунду, для тех, кто стоял в стороне, показалось, что она на неделю умолкла, забыла, как говорить. Как попросить, чтобы его сегодня же привезли и вернули? Она ведь не все сказала ему, никто снаружи не знает о планах, что остались внутри. Когда клыки ледяные разодрали живот, а весть о том, что от голода умирают, грела ее намного сильнее слов «мама, поспи сегодня с нами», всем показалось, что с ума сошли все, кроме нее. И что утро никогда не наступит при полной луне.
«Я знаю, ты слабая. Замерзшая, голая. Тебя оставили зимой на дороге от холода погибать. Каждый считает, что его рубашка будет теплее, укутывают, как лялю. Ласкают. И ждут, когда ты встанешь, отойдешь от недуга и начнешь жить дальше. Будто так просто проснуться, когда ты и не умер, и не живешь, и различаешь лишь те голоса, в которых никогда больше не будет нужного. Голоса… Мечты отмирают в утробе. Ель пахучая и живая. Искусственный снег.
Это всего лишь письмо из снежного ноября от твоего младшего брата. Это всего
