одних там нахалов, ну, она и кинула любимую фразочку насчет Пушкина.
– Да ладно, я ж не в обиду, что уж сразу «помело», – смутилась Лапкина. – Так, вырвалось…
– А у вас, если бы вы соблаговолили заметить, все время что-нибудь «вырывается», – уличил ее классик. – Совсем не даете себе труда подумать, что будет, если все это в жизни проявится.
– А что я такого говорю? – удивилась Лапкина. – Ничего такого особенного. За базар отвечаю.
– Отвечаете, значит… Ну, отвечайте! – милостиво разрешил Пушкин. – Только потом не обижайтесь.
И картина мгновенно переменилась, Пушкин куда-то исчез, а Лапкина очутилась посреди базара, в толпе разъяренных людей, каждый из которых что-то кричал и тянул к Лапкиной руки.
– А-а-а-а! – завопила Лапкина, озираясь и пятясь. – Вы чего?
– Во, какую курицу некондиционную мне впарили! – потрясая синеватой тушкой, подскочила к ней баба в кацавейке.
– А меня обвесили! Обвесили! На целых полкило! – подпрыгивал тощий мужичонка.
– А мне нахамила вон та, которая помидорами торгует, – втолковывал дед. – Разберись, дочка, а?
– Да почему я-то? – в отчаянии завопила Лапкина. – Я тут при чем???
– Ну дык ты ж за базар отвечаешь, всем известно, – зашумела толпа. – Вот и отвечай давай!
– Вы чего, белены тут все объелись, психи ненормальные??? – возмутилась Лапкина.
У толпы тут же изменилось настроение: глаза сделались бессмысленными, кто-то стал танцевать, кто-то захохотал, кто-то затеял кусать соседей, а у некоторых так даже и пена на губах появилась. Лапкина в ужасе бочком выскользнула из объевшейся белены толпы и опрометью кинулась прочь с базара. Отвечать за этот самый базар ей вовсе не хотелось. Только оказавшись за воротами, она остановилась и выдохнула:
– Вот жесть!
Тут же над ее головой (хорошо, пригнуться успела!) просвистело что-то и с грохотом упало на землю. Пригляделась – мятый жестяной лист, откуда-то с крыши, видать, сорвало. Лапкина хотела ругнуться, но почему-то воздержалась. Какой-то странный сон был, очень реалистичный.
Лапкина задумчиво двинулась прочь от базара. На камушке сидел оборванец маргинальной наружности, по виду – сильно пьющий, и он тут же обратился к Лапкиной:
– Подайте, сколько можете, не на хлебушек прошу – на опохмелку…
– А морда не треснет? – язвительно спросила Лапкина, и тут же завопила: лицо страждущего немедленно треснуло и развалилось пополам, как спелый арбуз, а то, что открылось внутри во всех анатомических подробностях, выглядело как в фильме ужасов.
Она припустила на первой космической скорости, и вскоре нищий остался далеко позади. Лапкина шла по городу – привычному и знакомому. Солнышко припекало, веял легкий ветерок, и Лапкина в который раз поразилась, как все натурально ощущается. Чересчур даже.
Впереди замаячило какое-то здание.
– Да это же моя родная школа! – ахнула Лапкина. – Да, она, чтоб мне провалиться!
Договорила
