обратно на лужайку, все встало бы на свои места, чары развеялись – или, возможно, он бы проснулся и обнаружил, что все это было сном.
Итак, в то время как мальчики скатывались по каменистой тропе и носились по песку, пес пытался лаять и бороться, извиваясь в кармане. Можете себе представить, каково ему было – ведь он едва мог пошевелиться!
И все же он делал что мог, и удача улыбнулась ему. В кармане лежал носовой платок, смятый и скомканный, и, карабкаясь по нему, Ровер умудрился высунуть наружу нос и принюхаться.
То, что он учуял и увидел, чрезвычайно удивило его. Он никогда прежде не видел моря и не знал его запаха, ведь деревушку, где он родился, отделяли от шума и запаха моря сотни и сотни миль…
И тут внезапно – именно в тот момент, когда он высунулся, – над самыми головами мальчиков пронеслась гигантская серо-белая птица, издающая звуки, которые могла бы издавать огромная крылатая кошка. Ровер так перепугался, что вывалился из кармана на мягкий песок.
И никто этого не услышал. Гигантская птица улетела, не обратив на его жалкий лай никакого внимания, а мальчики все бежали дальше и дальше по песку, совершенно не думая о нем…
Поначалу Ровер был чрезвычайно доволен собой.
– Я убежал! Я убежал! – лаял он своим игрушечным лаем, который могли бы услышать разве что другие игрушки, а их там не было.
Потом он перекатился на бок и растянулся на чистом сухом песке, все еще отдающем прохладой звездной ночи.
Однако когда мальчики исчезли вдали, спеша домой, и никто его так и не заметил, и он остался совсем-совсем один на пустынном берегу, он уже не чувствовал себя таким довольным. Берег был абсолютно пуст, если не считать чаек. Единственными отпечатками на песке, за исключением следов их когтей, были дорожки, прочерченные подошвами мальчиков: в то утро они выбрали для прогулки чрезвычайно отдаленную часть пляжа, куда заходили редко.
Да и вообще туда нечасто кто-либо заходил. Потому что, хотя песок там был чистый и желтый, а галька белая, а море синее-пресинее, с серебряной пеной в маленькой бухточке под серыми скалами, какое-то странное чувство возникало у всех, кому доводилось оказаться там, – за исключением тех моментов раннего утра, когда нарождалось солнце. Люди говорили, что в этом месте случаются странные вещи, иногда прямо средь бела дня. В вечернее же время в бухту во множестве заплывали русалки и русалы, а также крохотные морские гоблины, разгонявшие своих малюсеньких морских коньков по гребням волн и на всем скаку спрыгивавшие с них кто дальше в пену у кромки воды, к самому подножию скал.
А причина такой странности была проста: в этой бухте жил старейший из всех песчаных колдунов – псаматистов{11}, как зовет их морской народ на своем плещущем, брызгучем языке.
Псаматос Псаматидес{12} было его имя. Во всяком случае,
…псаматистов… В раннем (рукописном) варианте текста песчаный колдун зовется псаммед – впрямую заимствованное название песчаной феи из историй Е. Несбит «Пять детей и Оно» (1902) и «История амулета» (1906). Подобно толкиновскому псаматисту, псаммед у Е. Несбит имеет несколько желчный, но игривый характер и больше всего любит спать в теплом песке. В первом машинописном варианте текста Толкин иногда пишет не psammead, a samyad и кратко именует Псаматоса нилбог (гоблин, произнесенное задом наперед). Во втором машинописном варианте Псаматос зовется по имени или просто псаматист.
…Псаматос Псаматидес… Каждое из слов «Псаматос», «Псаматидес» и «псаматист» содержит греческий корень псаммос – песок. Псаматос проистекает из обычаев данного существа быть связанным с песком; Псаматидес содержит суффикс, обозначающий отчество: «сын такого-то», а псаматист – суффикс -ист, т. е. «тот, кто посвятил себя некоей области знания»; отсюда, грубо говоря, Псаматос Псаматидес – «Песчаный, сын Песчаного»; псаматист – «специалист по песку».
