надо…Что вот теперь делать будешь одна с мальцами?..
– Да народ сейчас квелый пошел, – вмешался Танькин брат, – мужики особенно. Да и девки тоже, – подумав, добавил он. – А Танька – баба справная, зря не кори. Сами мы мужики, часто себе век укорачиваем. И что на роду написано, ни на какой кривой кобыле не объедешь. Судьба его такая…
– Да, подхватила сестра, – двое пацанят теперь у нее. Помогать вам теперь придется, – она строго посмотрела на Танькиных свекров. – Тяжело ей будет.
– С чего помогать-то, – окрысилась свекровь. – Сами чуть живые. Денег что ли у нас воз? От получки до получки еше тянем. Какая с нас помощь?..Ты любого сейчас спроси, много ли у него лишка? Ни у кого нет! Вертятся все, как могут. У кого дети, как прах, у кого здоровье, у кого еще чего… Мало кто помочь может. Да и то… – Свекровь махнула рукой. – Самим крутится нужно.
– Так что, Танька, мотай на ус, – съехидничала сестра. – Вдовья твоя доля… И возразить трудно свекрам, все так! И с меня взять нечего, сама знаешь…
– Знаю, – зло усмехнулась Танька. – Ничего мне от вас не надо, успокойтесь все. И раньше на вас не надеялась, а теперь и вовсе…
За столом воцарилось тягостное молчание.
– А Кешка-то со Славкой где? – Внезапно, словно очнувшись и вспомнив про главное, подскочила Танька.
– Да там, в комнате, мальцы твои, – испугалась сестра. – Покормила я их, чтобы не мешали здесь. Спят наверное уже…
Кешка действительно спал, сжимая в своем маленьком кулачке обсосанный петушок. А Светик, словно ударенный кем-то в спину, сразу встрепенулся от материных слов и уставился на закрытую дверь. В ее освещенном проеме показалась тучная фигура матери. Она неловко задела стоящий у дивана стул и всхлипнула. Светик хотел было прижаться к ее теплому боку и уже уткнулся в темноте в ее мягкую руку,. но мать тихонько отодвинулась от него.
– Ты спи, сынок, сказала она каким-то чужим охрипшим голосом. – Кешку разбудим… Потерпи чуть… Завтра все уедут и останемся мы с вами… – Она вновь всхлипнула.
Светику непонятны были ее слезы. Частые ссоры матери и отчима не оставляли в его душе сомнений, что этот чужой ему мужик не любит не только его, но и мать, на которой он почему-то женился. Его детское чистое сердце жалело ее, не понимая сути вещей, и бунтовало против ее горя.
– Ты не плачь по нему, мамочка, – сказал он и опять прижался к ее руке. – Он ведь нас не любил, Кешку только… сама же знаешь…
Танька, не ожидавшая от сына такого взрослого суждения, опешила и не знала, что ответить ему на эти правдивые и горькие слова. Не могла она оправдаться перед ним и объяснить ему своего бабьего страха одиночества и вдовьей доли с оставшимися без отцов ребятишками. Она испугалась той истины, про которую знала сама, но боялась себе признаться. И чувствовала теперь себя перед сыном словно раздетой, нагой, когда нечем уже прикрыться
