мешкая, подбежал к милиционеру и покорно стал недалеко от него.
– Ты чё не понял? Сюда давай, я сказал, – закричал на мнущегося Караваева милиционер.
Караваев подошёл и обиженно сказал:
– Я не бомж, я…
– Ну да, ты у нас премьер-министр и олигарх, – оборвал его милиционер. – Забыл вкус резиновой дубинки?
Оборванец незаметно толкнул Караваева локтем в бок, тот быстро глянул на его фальшиво услужливо-преданное лицо и не стал больше пререкаться с милиционером.
– Значит так, – сказал милиционер, – берёте носилки и относите труп в машину, после свободны.
– Ты не ввязывайся, – просветил Караваева неожиданный напарник по пути за носилками, – у мента этого погоняло «Пиночет». Зверюга! Подлечит дубинкой по почкам, будешь потом ссать кровью. Молчи и со всем соглашайся.
Они принесли носилки, положили их рядом с телом и немного замешкались.
– Вы, чё не пили сегодня? – заорал молодой милиционер. – Грузите, грузите – он уже пованивать стал.
– Сейчас, сейчас, начальник, – засуетился бродяга.
Он перекрестился, нагнулся, закрыл глаза покойнику и скомандовал:
– Бери, кирюха, за ноги, я – за голову.
Погрузив погрузили тяжёлое, влажное и деревенеющее тело на носилки, они подняли их, но тут старший милиционер, наблюдавший за ними, указал на Караваева дубинкой.
– А ты, премьер-министр, после ко мне.
Караваев покорно кивнул головой. Они с бродягой отнесли носилки с телом в машину и тот, сорвав с шеи покойника крестик, сказал смущённо:
– Ему он уже не нужен, отмучился. А нам, брат, с тобой лучше смыться, пока Пиночет нас не видит.
Караваева не нужно было уговаривать. Они бегом вклинились в толпу, быстро смешались с разномастной публикой и довольно скоро потеряли друг друга из вида.
Караваев пробился на обочину в надежде найти место поспокойнее и перекурить, но тут очередной проситель с редкими волосёнками на лысом черепе, прилипшими к подживающим коростам, со страшным лицом в кровоподтёках и безобразно проломленным носом, схватил его за руку. Придвинувшись к нему близко, обдав запахом давно немытого тела и дичайшего перегара, он прохрипел:
– Подай, браток, человеку на льдине, на пропой ещё живой души.
Караваев высвободил руку и хотел уже сменить место, чтобы отделаться от попрошайки, но что-то его остановило. Он вглядывался в это обезображенное лицо, а тот бормотал, глядя куда-то вдаль застывшим и бессмысленным взглядом:
– Не пожалей копеечки, браток, на пропой ещё живой души. Льдину оторвало – беда! Дрейфую. До берега далеко, до людей – ещё дальше. Страшно, браток, холодно, голодно. Все погибли, я дрейфую… дай копеечку на пропой живой души…
«Голос!» – осенило Караваева. Человек говорил голосом до боли ему знакомым. Голосом, который нельзя было спутать ни с каким другим, только хрипотцы и надломленности добавилось в этот своеобразный голос. Это был голос добрейшей души человека Лёши Лысенко его соседа
