ех, которые увидишь, только если долго всматриваться.
– Просто это моя любимая картина, – улыбнулась я.
– Оно и видно!
– Мама тоже её любила. Приводила меня посмотреть на неё всякий раз, как мы проходили мимо.
– И сколько же раз вы посещали это место лишь для того, чтобы узреть его красу? – Последние три слова Лиам произнёс подчёркнуто театрально, широким жестом обводя зал, словно декламировал какое-то вконец затрёпанное стихотворение.
Я засмеялась:
– Да порядочно. – И после паузы добавила: – Впрочем, сегодня картина выглядит чуть-чуть другой.
– Ты о чём?
Я показала на вазу, на которой синим было выведено имя Винсент:
– Смотри, этот кусочек такого же цвета, как всегда, но цветы… – Я показала на жёлтые лепестки: – Они бледнее и яснее, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Без оранжевато-коричневого оттенка? – предположил Лиам.
– Именно!
Я улыбнулась ему. Никто не понимает меня так, как Лиам.
Он пожал плечами:
– Может, их почистили.
– Очень может быть… хотя я-то думала, может, это скорее из-за того, где «Подсолнухи» сейчас висят. Ну то есть их перенесли с обычного места сюда, чтобы включить в состав выставки Ван Гога, так что, может, тут просто немного отличается освещение.
С другой стороны от меня появилась моя подруга Брианна. Вместо любимого синего оттенка волосы у неё снова стали тёмно-русыми – доктор Харгрейв, наш директор, строго-настрого запретил ей краситься в «неестественные цвета». Однако сейчас волосы оставались у неё только на самой макушке, а вся остальная голова была выбрита. У Брианны тонкие черты лица, и контраст получился почти шокирующим. Как ни странно, ей очень шло.
– Домой ещё не пора? – спросила она, разглядывая ногти – чёрные, с бледно-зелёными черепами.
– Не думаю, – ответил Лиам. – Мы пока посмотрели только один зал.
Мой рюкзак валялся на полу рядом. Брианна присела на корточки и принялась рыться в переднем кармане.
– Эй, ты что это? – спросила я.
– Ищу ультрафиолетовый фонарик. Ты его захватила?
– Должен быть где-то там. А зачем тебе?
– У меня ногти должны светиться.
Я выудила из внутреннего отделения рюкзака маленький фонарик, размером примерно с ручку.
– Вот, держи.
– Спасибо.
Брианна посветила себе на ногти, и мы все полюбовались тем, как замерцали черепа.
– Э-э-э… Минутку внимания, пожалуйста…
Мы обернулись к миссис Шелли, нашей учительнице искусствоведения, пытающейся привлечь к себе внимание класса. Миссис Шелли всегда носит серое с коричневым самых унылых оттенков, даже волосы у неё какого-то неопределённого буровато-сероватого цвета. И вся она словно бы размытая – акварель, а не живой человек. Я поймала себя на праздных мыслях: а что бы подумал о ней Эркюль Пуаро Агаты Кристи, доведись ему с ней встретиться? Я представила, как мой любимый детектив умудрённо покачивает головой и произносит с бельгийским акцентом: «Non[1], не бывает на свете безмятежных морей». Может, он прав – может, даже в миссис Шелли таятся скрытые глубины.
– Э-э-э… класс… – повторила она шелестящим полушёпотом, – пожалуйста, пройдём дальше.
Я обвела взглядом одноклассников. Они, похоже, уже довольно давно закончили рассматривать картины, потому что сейчас все толпились вокруг скамеек и окон, болтая и жуя жевательную резинку. Кто заплетал друг другу волосы, кто сидел прямо на полу, делясь всяким интересным на телефонах и хохоча во всё горло. Никто даже и не думал слушать миссис Шелли.
Брианна снова отвлеклась и, направив луч фонарика на стенку, принялась водить им с картины на картину, по очереди, пока не завернула за угол и не дошла до «Подсолнухов». До сих пор сам луч оставался невидимым, но тут вдруг выхватил что-то, чему там быть совершенно не полагалось. Я придвинулась ближе:
– Смотри!
Прямо под подписью Ван Гога виднелся ещё какой-то значок.
Лиам нахмурился:
– Похоже на букву «В».
– Это и есть «В», – согласилась я. – Но что она здесь делает?
Я сфотографировала этот кусочек при включённом ультрафиолетовом луче. Буковка была выведена витиевато.
– Может, это значок галереи…
Нет
