к порядку, основанному на фиксированном и постоянном землевладении, и мешало любой формирующейся княжеской власти, но эти очень старые правовые взгляды были настолько сильны, что князьям еще долго приходилось их принимать.
Можно задаться вопросом, насколько вообще можно говорить о государстве при ослаблении великокняжеской власти, при раздробленности княжеств, при полном слиянии мелких княжеств и боярских вотчин, если только речь не идет о великокняжеском государстве, превышающем его по размерам. Далее можно задаться вопросом, насколько делегирование великой княжеской (государственной) власти, сначала частичным князьям, а затем всем светским и духовным землевладельцам, создало условия, по крайней мере, сравнимые с феодальной системой Запада. Тот факт, что в послемонгольский княжеский период отсутствовали какие-либо элементы государственности, является преувеличением, но эти элементы, несомненно, были слабыми, преобладал частноправовой взгляд на княжеское правление, а чувство необходимости было слабо развито гибкостью и обязательностью чисто политический порядок правления и служения. А что касается феодализма, то нельзя отрицать, что условия в послемонгольской Руси предполагают множество сравнений: и на Руси существовала многоуровневая иерархия вассалов и княжеских представителей, соответствовавших в ней. И на Руси князь даровал имущество и права в самых разных формах; более слабый человек мог отдать свое имущество под защиту более сильного человека. Но несомненно, что в России феодальный строй не был столь дифференцирован и развит, как на Западе, и что он вообще не имел юридического определения. Благодаря сходству постмонгольскую средневековую Россию, возможно, можно охарактеризовать как феодализм особого, русского типа, но по сравнению с западной моделью различия, по крайней мере, перевешивают сходства. Что касается духа свободы и независимости, вплоть до политической анархии, то среди русских «феодалов» нет недостатка в примерах, но мелкие и средние из них так и не достигли политического суверенитета, а крупнейшие из них не удержали его на протяжении длительного времени. Например, митрополит имел землю и людей, он был в состоянии собрать собственные войска, но территориальным правителем он так и не стал. А новгородскому архиепископу, который был, пожалуй, ближе всех к этому, помешал великий князь Московский.
Но что больше всего характеризует развитие на северо-востоке России, так это относительная незначительность, на которую были обречены города. И здесь предполагаемое развитие было ускорено и усилено катастрофой. Конечно, были города и городское население ремесленников и торговцев, которые – лично свободные – должны были платить подати только князю. Но города пострадали больше всего при завоевании и нашли наименьшую возможность для развития в последующий период. Лишь в случаях крайней
