но при этом был гладко выбрит, отчего порез под подбородком сразу бросался в глаза. Додо на ходу застегивал свое поношенное зимнее пальто. Вера Ивановна перестала играть, встала и подошла к нему почти вплотную. Ада осталась у пианино.
– Прошу простить, сегодня я не готов репетировать. Голова трещит. Пойду прогуляюсь.
– Водка вас погубит, Денис Осипович, вы и сами это знаете, – голос Веры Ивановны звенел от сдержанного гнева. – Смотрите, что вы с собой сделали, – она протянула руку, чтобы коснуться его лица, но Додо отступил на шаг, и ее пальцы поймали воздух. – Однажды вы вот так перережете себе горло, господин Брискин, – изменившимся тоном сказала Вера Ивановна. – Думаете, вы один страдаете? Думаете, другим не больно оттого, что у нас отняли дом, лишили всего, что было дорого, превратили в заложников проклятого перешейка?
Тут ей неожиданно возразил Владимир Федорович (никто не заметил, как он вернулся во флигель):
– Дорогая Верочка, о чем ты говоришь? Мы – счастливые люди на этом клочке финской земли. В России гражданская война, голод, красный террор. Так уж лучше здесь – устраивать концерты, танцевать, пить водку, коли охота. Какая-никакая, а жизнь продолжается.
Додо потихоньку ретировался к выходу. Ада вдруг осознала, что он ни разу на нее не взглянул. Руки Веры Ивановны мелко дрожали, лицо побелело.
– Простите, Ада Михайловна, но репетицию придется закончить. У меня разыгралась мигрень.
С этими словами Вера удалилась в свою комнату. Владимир Федорович последовал было за нею, однако дверь, которая захлопнулась перед его носом, остудила его решимость. После секундного колебания, он посмотрел на Аду, виновато улыбнулся и ушел к себе.
Незадолго до концерта «артисты» были приглашены на генеральную репетицию в дом Юлии Сергеевны Нежинской. Предполагалось чаепитие. Додо и Ада впервые оказались в гостях на соседской даче, выходившей на Морскую улицу фасадом, который украшала резьба в мавританском стиле. Двухэтажный дом с башней и балконами стоял на обрыве, почти скрытый от глаз высоким штакетником и высаженными перед ним елями. Бывшую дачу Юхневича некогда снимала знаменитая балерина Матильда Кшесинская, принимавшая у себя весь театральный бомонд Петербурга. Аде не терпелось увидеть комнаты, в которых бывали актеры Мариинского театра и сам Шаляпин. К тому же в душе она радовалась возможности побыть в обществе Додо. Казалось, он нарочно избегает ее после инцидента в «Жемчужине». Теперь ей не хватало его особенных взглядов и волнующего ощущения причастности к заговору, о котором знали лишь они двое.
Ада угрюмо глядела в спину Додо, пока он пересекал Морскую улицу об руку с Верой Ивановной. Вера сама взяла его под руку, и он не возражал. Калитку отворил финн, расчищавший дорожки в саду, а в доме гостей встретила экономка Юлии Сергеевны. Блеклая худая особа с желто-рыжими волосами, заплетенными в длинную косу, провела их в «будуар» на втором этаже. В помещении было хорошо натоплено. Нежинская, в капоте из шелкового муслина с кружевами, сидела за круглым столиком, стуча по клавишам пишущей машинки «Ремингтон». Экономка
