Любовь к собаке Генри в первую очередь выражал, уделяя ей свое время. Безвозвратно утекающее, а потому равно частичке жизни, какую парень любезно даровал собаке.
Вряд ли кто-нибудь мог объяснить эту близость между двумя созданиями. Заключалась она в том, что до появления пса Генри всю жизнь провел в молитве – молитве встретить достойного собеседника, интеллект, с которым ему захотелось бы считаться.
В собаке же парень увидел искренность и бескорыстие, исключительный разум и чуткость, осознанность и принятие. Казалось, пес знал о своем предназначении намного больше, чем кто-либо из завышенной важности вида Homo sapiens. Оттого за семь лет, проведенных с собакой, Генри ни разу не обратился к ней с меньшей почтительностью, чем к наставнику. Потому время, отданное мудрой спутнице, походило для парня на некий дар свыше.
С первых дней Генри решил облачиться в исследователя и выведать тайны, которыми мог изобиловать Энгебург. Отправляясь в кофейню, он ставил четкую цель добраться новым маршрутом. На прогулках с Найдой полагался на пса в выборе неизвестной тропы. Возвращаясь домой, парень прислушивался к обывакам и делал попытки проникнуться их образом жизни – в конце концов, скоро последний станет частью его самого.
Однако к какими уловкам ни прибегал Генри, однообразие города вскоре ему опостылело. Не будь парень любителем созерцать, не являйся он обладателем богатого внутреннего мира, – гораздо более красочного, чем мир реальный – он неминуемо взвыл бы от скуки. Благо, в отличие от большинства своих сверстников, Генри не приходилось скучать наедине с собой. Так что какими бы монотонными не казались внешние обстоятельства, внутри у него постоянно играли пьесы из палитры разных цветов.
Единственным преткновением в попытках дружить с внешним миром для Генри являлась тотальная неспособность дружить с людьми. Вступая в беседу, парень всегда видел в собеседнике то умственную ограниченность, то вопиющую невоспитанность. Даже те редкие дебаты, что случались в его относительно устоявшемся круге, нагоняли на Генри тоску. Приученный оперировать логикой и аргументами, парень не мог терпеть лишенных связи выкриков и бестолковых угроз.
Вот почему, уезжая из места, где он провел свои двадцать четыре, юноша грезил не только о смене жизни, но и о поиске родственных душ – душ, с которыми он обсуждал бы тревожащие вопросы и питал разум и потенциал.
Впрочем, этот пункт хитроумного плана Генри передал по большей части в руки судьбы. Ведь доведись ему встретить ту самую душу, вряд ли получилось бы взять под контроль чужую жизнь, как и приковать человека к себе, размышлять и действовать за него. Злодеяние сродни этому означает убийство того, кто лишился возможности самостоятельно думать, а затем делать то, что командует собственный мозг.
Смерть, конечно, не станет реальной, физической, бесповоротной, но от этого ситуация не улучшится, как плохая погода с приходом весны. Дозволяя чужому разуму завладеть его
