сны вижу, в том-то и суть. Я тебе как-нибудь потом расскажу про такие сны.
Двигаться мне стало намного легче. Теперь совсем стемнело, и я шел между огнями, это было все, что я знал. Мэрвин ссал мне в уши по поводу кроличьих лапок, типа почему это может реально работать.
– Короче, тут суть в чем? Животное маленькое, его душа, она такая слабая, но на тех весах, где все рассчитывается, и одной пушинки может хватить. Хочешь сахарной ваты? А я хочу!
Меня от одной мысли тошнило. Я был неразговорчивый, хмурый и все пытался вспомнить, Санта-Моника это район или город. Мэрвин сказал:
– Слушай, а ты его любишь?
– Не люблю я его.
– Ну он же отец твой. Вот без него бы тебя не было. Как он тебя бить-то может?
– Ой, как же рука поднялась, как сердце не дрогнуло, жалеет теперь, небось, кровиночку, плачет горько-горько.
– Да не юродствуй.
– Не ерничай.
– И не юродствуй тоже.
Мы все плыли по морю огней, в жарком, обволакивающем вечере, и Лос-Анджелес, курортный мегаполис, ну как еще сказать, душил меня со всех сторон.
– Меня вот мама никогда не била.
– Ты крутой.
– А чем он тебя?
– Да хуй знает.
– А искать тебя будет?
– Это я уже не знаю, чего ему в голову взбредет.
А чего меня искать? Так мы накрепко с ним связаны. Сам найдусь. Я уже тогда это знал, только убеждал себя зачем-то, что новую жизнь начну. А где? Ну, я не заморачивался. Все шло как по маслу, никуда не спеша, словно просто проходя мимо одной из остановок, мы сели в автобус, просторный, больше похожий на туристический, с мягкими, обтянутыми тканью, а не кожзамом сиденьями. И вправду, Мэрвину везло, все ему просто давалось.
В безжалостном, ярком свете, в салоне автобуса, лицо его было совсем дерганым, взвинченным, глаза горели, и он все время их тер. Странные мы были ребята, такие ненормальные. Устроились позади, в полумраке, где толстая негритянка вязала какую-то шерстяную фигню.
– У ней глаза красивые, – сказал я.
– Да у них у всех такие. Блестят еще, шарики прям для бильярда.
Мы любили обсуждать всех вокруг на дурной смеси из польского, украинского и русского, чувствовать, как между нами и всеми остальными возводится такая специальная стена. Поплыли огни, мы тронулись.
Я, блин, тронулся, сумасшедший вышел день.
Через весь салон автобуса были протянуты ярко-желтые шнурки, пассажиры дергали за них, и автобус останавливался.
– Я б на таком повесился, – сказал я.
– Да я б уже на любом повесился.
– Потому что мы мрачные славяне.
– Это точно. Слушай, там такой пляж. Только купаться сейчас пока никак – вода плохо нагревается. Но есть долбанутые. Всегда находятся.
– Я в океане еще не купался. Ты б про друзей рассказал. Где они живут?
Мэрвин помолчал, потом выдал:
– Ну, они классные.
– Тупой ты местами.
– Тупой
