дела не было: они, расталкивая друг друга, пытались продолжить свою карьеру на маминых муках, на папином героизме и на редчайшем коллективизме новорожденных (все же чаще в мир входят поодиночке!).
Тот, который совершал перебежки, пригнувшись, как на войне, обратился к Еврейскому Анекдоту:
– А вас как зовут?
– Друг семьи, – ответил Абрам Абрамович, не желая превращать торжество в еврейский анекдот.
Вообще-то у евреев не положено называть детей именами живых родителей. И если имя сына совпадало с отчеством, это значило, что он явился на землю, когда отца на земле уже не было. Отец Абрама Абрамовича не дотянул до рождения сына. ЧК оборвала его жизнь за то, что он продолжил жизнь восемнадцатилетнего юнкера, укрыл его в своем доме. У юнкера не было ни единой вины: ни перед русским народом, ни перед матерью-Родиной. Хотя укрыть его и спасти вымолила не символическая мать, а та, которая родила…
Минут за десять до сообщения о взятии рейхсканцелярии из своей канцелярии к маме нагрянул главный врач.
Взглянув на него, Еврейский Анекдот шепнул отцу:
– Он, так сказать, объединяет в себе представления о фронте и о родильном доме: кровь с молоком!
Абрам Абрамович потерял в сорок первом году правую руку и убеждал всех, что одному человеку одной руки предостаточно.
Чувство юмора может стать опорой и подарить самообладание почти сверхъестественное… Абрам Абрамович был хирургом и, лишившись руки, лишился того, что составляло цель и смысл его бытия. Ему пришлось поступить на службу в медицинское издательство, для чего одной руки и в самом деле было достаточно.
– Если многие пишут левой ногой, почему я не могу их редактировать левой рукой? – сказал он.
Потеряв дело, о котором грезил с самого детства, он не осуждал тех, кто не потерял на войне ничего: его беда не жаждала чужих бед. Но главный врач, мужчина вполне призывного возраста, источал избыточное здоровье. Родильный дом, который он возглавлял, был создан для прихода людей в жизнь, а не для ухода из нее. И все-таки его жизнерадостность, позабывшая об уходе из жизни миллионов, даже Абрама Абрамовича заставила помрачнеть.
Главврач поздравил маму так весело и беспечно, будто она не мучилась трое суток. А целовал ее так крепко и продолжительно, что Еврейский Анекдот на всякий случай прокомментировал для отца:
– Это братский поцелуй, Боря!
Затем главный врач расцеловал нас троих, хоть делать этого не полагалось:
– Мои дети!
– Он шутит, – объяснил Анекдот.
Но главврач вкладывал в свою шутку нешуточный, обобщающий смысл:
– Всех детей, которые здесь рождаются, я ощущаю своими!
Корреспонденты восхитились, а отец окончательно успокоился.
Частной собственности у нас тогда еще не было, но главный
