всех перекукует.
Короче говоря, для ликвидации Глинских были созданы все условия.
Препятствовала только вера в них молодого царя, и переломить эту веру было нелегко. Поневоле возникает мысль, что великие пожары, начавшиеся в Москве в апреле 1547 года и в июне уничтожившие весь город, а по последствиям своим сравнимые с государственным переворотом, возникли не сами по себе. Тем паче что версия о «колдовстве» Глинских, в первую очередь бабушки Анны, возникла как-то очень вовремя и быстро. Да еще и с жуткими подробностями («з своими детми и с людми волховала: вымала сердца человеческие да клала в воду да тою водою ездячи по Москве да кропила, да сорокою летала да зажигала»), которые с бухты-барахты не придумаешь. Недаром же Иван позже обвинял в подстрекательстве неких не названных поименно бояр, и современные исследователи факт подстрекательства подтверждают.
Но правда и то, что Москва готова была поверить: Глинские своими художествами достали уже всех. Так что, не будь пожара, было бы что-то еще. А уж само по себе загорелось или поджигал кто, того уже не выяснить. Главное, что Город встал на дыбы. Впервые за полтора столетия собралось непривычное Москве вече. 26 июня вооруженная толпа ворвалась в Кремль, убила Юрия Глинского, разнесла в прах терема его людей, перебила множество слуг, пытавшихся сперва защищаться, а затем прятаться. А 29 июня «поидоша многые люди черные» в Воробьево, где находился царь. Причем не просто так, и не с топорами-вилами, а в полном боевом снаряжении, требовать выдачи Михайлы и бабушки Анны. Причем, как свидетельствует летопись, царь «удивися и ужасеся», но «не учини им в том опалы» – то есть, не имея никаких сил, вынужден был клясться, что родственников не прячет. Этот день («и от сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моа») он запомнил навсегда. И в этот же день, судя по всему, понял, что верить в политике нельзя даже своим, а с чужими вообще надо быть настороже, ожидая только зла и бия на упреждение при первом намеке на конфликт («бояре научили были народ и нас убити, бутто мы тот их совет ведали»).
В том, что Великая Гарь изменила Ивана, согласны все. Мало того что Глинские были сметены с доски навсегда и формировать правительство, а значит, и отвечать за выбор и последствия теперь должен был он сам. В этом-то – и в подборе кадров, и в определении задачи, и в исправлении ошибок – как раз очень даже мог помочь Макарий, «государственный человек» высокого уровня. Но в те времена бедствия такого масштаба воспринимались как проявление гнева Господня, выраженного конкретно в отношении высшего руководства, представлявшего страну. Тем более что случилась беда после венчания, когда царь был уже не просто владыкой земным, а следовательно, и ответственность его была много больше, чем у всяких князей или королей. Искреннее признание его на Стоглавом Соборе – «И смирися дух мой» – тому явное и бесспорное подтверждение.
Грубо говоря, Иван вспомнил о долге перед Богом, государством
