хотя песчаная коса все еще золотилась в лучах солнца, и вершины сопок пока тоже были залиты светом. Дышать стало привольней, но тут же поднялись из травы комары и, щупая воздух тоненькими хоботками, ринулись к человеческому жилью. Однако вскоре напахнул низовик, и комаров сдуло, разметало в разные стороны.
Светлана распахнула створки окна и, прижавшись лбом к косяку, посмотрела вдоль пустынной улицы, которую пересекала теперь белогрудая Динка, охотничья собака братьев Долининых. Изогнув хвост в два кольца, изящно потянувшись на тонких ногах, Данка равнодушно посмотрела на Светлану и зевнула.
В дальнем конце села стояло белое облако – недавно зацвела черемуха, и по вечерам было не продохнуть от ее терпкого, одуряющего запаха. Савелий говорил, что теперь на протоках от карася отбоя нет, и почти каждый вечер угощал Светлану свежей ушицей…
Под самый вечер в амбулаторию пришла Таисья, Нинкина мать, высокая и все еще статная женщина. Мягко и напевно она поздоровалась со Светланой и степенно присела у стола.
– Скучаешь, милая? – ласково спросила Таисья. – В наших деревнях-то редко болеют. Разве только мы, старухи. Да и то, пока спохватишься, хворь-то и отстала… Я тебе, милая, молочка принесла да яиц десяток, ты уж не побрезгуй.
– Да что вы, тётя Тая, – зарумянилась Светлана, – не надо мне ничего.
– А я тебя, что ли, спрашиваю, надо ли нет ли, а коль принесла – не отказывайся. Порядок у нас такой. Слава богу, еще не забыли. Вы-то, молодые, может быть, и позабудете, а нам уже как-то не с руки… И за Нинку спасибо. Роды хорошо приняла. Теперь от наших баб отбоя не будет. Летом-то недосуг, а к зиме готовься – гуртом попрут.
Глаза у Таисьи строгие, неприступные и черты лица под стать: загрубевшие от солнца и ветров, а вот голос мягкий, ласкающий, с едва уловимым оканьем.
– Болит у меня, Светуля, – неожиданно пожаловалась Таисья, – в животе что-то болит. Ты бы посмотрела, будь ласка, может, что и прощупаешь. А если и не услышишь ничего – мне все одно лучше будет, рука-то у тебя лёгкая, девичья…
Таисья вытянулась на кушетке и, прикрыв глаза, тихо говорила:
– Ах, девонька, кабы знала ты, как у бабы нутро может болеть… Как захлестнет от низа живота и все выше и выше, под самое сердце подкатывается.
Светлана осторожно щупала рыхлый, теплый живот Таисьи. Даже под легким нажимом пальцев он уходил глубоко внутрь, а там угадывалось что-то твердое, нервно пульсирующее.
– Надсадились вы где, тетя Таисья, вот оно и болит. – Светлана осторожно массировала живот, и женщина напряженно прикрыла глаза, от чего ее глазные впадины стали необычайно глубокими и темными.
– Эк ты, открытие сделала, – усмехнулась Таисья. – Да кто же из нас в войну не надсаживался? Кто голос сорвал, кто живот… Мешки, они знаешь какие были? Ты не знаешь, да и слава богу, хватит и того, что мы это узнали. Дак я ведь и после надсады в этом животе пятерых переносила, и ничего им, все живы-здоровы… Ну и ладно, и будет, Светуля, спасибо
