style="font-size:15px;"> – У меня папа – пишущий журналист, – похвалилась я и убежала в маленькую стеклянную аудиторию для прессы.
Там хозяйничал недовольный толстяк. На нем была зеленая майка, в ней он напоминал арбуз. То ли он объелся, то ли недоел, нудил, нудил что-то… Мне стало скучно. Я перестала слушать, сижу и рассматриваю тех, кто впереди.
Вон пацан за собой машинку печатную таскает. Даже на пляже его с машинкой видела. Башкирия! Пугачевский бунт давно подавлен, а они все скачут ордой короткими перебежками, нацарапают на стене «Цой жив» и воют свою любимую «Все идет по плану-у-у».
Хохлы расселись. Все время что-то выясняют, претензии предъявляют, кормят их плохо, понаехал неизвестно кто… Но к вечеру гарные хлопцы бегут на рынок, приносят оттуда трехлитровые банки «Изабеллы» и кадрят девчонок. Меня уже кадрили, я сбежала.
Сибирь такая интеллигентная, оказывается. Не зря туда столько лет оппозицию ссылали. Сибирские дети как маленькие танки – здоровые, спокойные и очень самостоятельные.
В общем, покатит, – народ мне понравился. Все ненормальные, в рваной джинсе, в мини-юбках, в размалеванных майках, у всех куча понтов – кайф после моей занудной школы. Дети Черноземья рот раскрыть боятся, не то что в ухе дырку проколоть. Сейчас они выросли и, представьте себе, голосуют за коммунистов. Точнее, за тех, у кого сейчас почта, мосты и телеграф.
…– Что это? – толстый газетчик показал узкую металлическую линейку.
– Линейка, – все ответили хором, и я проблеяла «линейка».
– Строкомер, – послышалось сквозь голоса.
– Кто сказал строкомер?
И тут встал мальчик… Не смейтесь только – он. Да, он, конечно же. Так, а ну-ка хватит надо мной смеяться! Да, он сказал «строкомер», как это эротично! Я сама сто раз видела этот строкомер в редакции и все время хватала его у отца со стола, крутила в руках, думала – «какая линейка прикольная» и ни разу не спросила, как линейка называется. Поэтому я внимательно посмотрела на этого фактурного мальчишку.
Будем соблюдать протокол, расскажу, как он выглядел. Помню, надо же… Сто лет прошло, а я помню его серьезные карие глаза и высокий лоб… Нос? К носу придираться не будем, прямой нос, и достаточно… Брови с вопросом, с легким наездом… Плечи никак не расправит до конца, но хорошие плечи для его возраста… И губы помню, губы были растерянные, мягкие, детские совсем… Может и всплакнуть, если что.
Он поднялся. Столы были низкие, как парты для первоклассников, а он высокий, крепкий, как породистый щенок, за маленький стол не помещается.
Муж мой, конечно, скажет вам, что я до сих пор, кроме больших чернявых мужиков, никого вокруг себя не замечаю. Ну… грешна, грешна – не замечаю. Но сколько их, слоников, на побережье понаехало – я посмотрела только на этого. Мне показалось, я могу о нем кое-что рассказать, я его откуда-то знаю. Его взгляд исподлобья еще держал дистанцию, а я уже поняла – он может быть другим.
Конечно, тогда я такую аналитику не успела сформулировать
