ого движения вперед». Мне интереснее идти собственной тропинкой. Люди, выглядывающие из спальных или купейных вагонов, заметив меня, обычно кричат что-нибудь обидное. Пассажиры плацкарта смотрят с сочувствием. Со временем я научилась не слышать первых и не замечать вторых. Поэтому меня не очень волнует гражданская позиция машинистов и текущее вероисповедание состава. Плевать на летящие из окон жестяные банки из-под пива. Как-то меня даже попытались затащить в поезд, но я отбилась. Нельзя сказать, что нам не по пути, но я завершу свое маленькое путешествие на своей тропинке, в своем лесу. С колючими ветками, солнечными полянами, и редкими попутчиками. А сейчас я показываю монитору язык и иду спать.
2. Пуговица
В детстве я молилась перламутровой бабушкиной пуговице. Я была хорошей девочкой, настоящей пионеркой, и активно занималась спортом. Хорошо училась. И к всеобщему «неверию в бога» относилась абсолютно спокойно, чему способствовало воспитание в семье атеистов. Но по ночам, когда никто не мог мне помешать, я открывала ящик белорусского серванта, где хранила всякую драгоценную мелочь, и доставала свою маленькую икону. С пуговицей на ладошке я подходила к окну, открывала штору, и просила, обращаясь к звездам. Я просила бессмертия для бабушки, мамы и брата. Может быть, что-то еще, но запомнилась мне только эта «молитва», по форме скорее напоминающая мантру. Перламутровая пуговица была моим главным сокровищем. Я не стыдилась этого, но молчала в тряпочку. Это была моя пуговица. И только моя. Я родилась со своей верой в душе, бесформенной и бесконечной, а маленький фетиш помогал мне концентрировать и не терять ее. Я никогда не забуду блаженства, абсолютной уверенности, и материнского тепла, спускающегося ко мне с небес. Такое счастье может подарить только услышанная там молитва. Меня слышали, мне отвечали. Тогда мы были бессмертны.
Я не помню, когда потеряла пуговицу. Уж не выкинула ли я ее? Или она сама растворилась среди записочек, помады и сигарет, поселившихся в том же ящике. Перламутровая икона исчезла, когда про нее забыли. Бабушка умерла, когда мне исполнилось семнадцать. На похороны я пришла со своим мальчиком, которого язык не поворачивается назвать первым мужчиной. Шла спокойно, отдать долг. Бабушка болела. Все были готовы. За два пролета до квартиры ноги подкосились. Пуговичка ушла вместе с молитвами и гарантиями, дарованными мне звездами. Осознание преступления пришло вместе с наказанием. Бабушка лежала холодная и неузнаваемая. И ни разу не взглянула на любимую внучку.
3. ОН и ОНА
– Помоги мне! – попросила я, – Последняя строчка не в дугу не идет.
ОН, как всегда, вздохнул. Ему не тяжело, ОН рад помочь, просто привычка такая – вздыхать. Может быть, со вздохом ОН выпускает отрицательную энергию, не нужную для творчества. А может быть это из-за того, что ОН много курит. Вздох получается нервным, резким. У плохо знающих его людей создается впечатление, что ОН злится.
– Слушай:
«Обругав подругу-осень нехорошими словами,
Нежно попрощавшись с ночью…»
– Утопился Мураками! – закончил ОН, вертя томик японца в руке.
– Дурак! – рассмеялась я, – Харуки – хороший мужик. Не понимаю, за что ты его так не любишь.
– Я его просто не знаю. Почитал немного – не понравилось.
– Странно. У вас, как мне кажется, много общего. Попробуй еще раз!
– Нет. Не интересно. Мне есть, что читать.
– Олег, ну нельзя же ходить по нарисованному кругу любимых писателей! Другие авторы – не ведьмы и не злые покойницы. Не будет ничего плохого, если они проникнут в твой круг.
Да, его зовут Олег, а фамилия – Немов. Получается – ОН. А я – Ольга Николаевна Арзамасцева. ОНА. Так нас друзья и называют: ОН и ОНА. Вот.
– Мне не нужны покойницы! Если уж кого и пускать в свой круг, то пусть это будет Вий. Мне нужен автор, перед которым захочется упасть ниц, подергать за штанину и жалостливо попросить: «Научи!»
– Поэтому – Булгаков, Бах, Ефремов, Азимов…Скукота!
– Ничего подобного! – Олег усаживается на стол, закуривает. Вздыхает! Точно, это от курения. – Перечитывая этих ребят десятки раз, ловишь себя на мысли, что некоторые главы совсем не помнишь. То есть совсем. Как будто не читал. Открываешь заново.
Делаю серьезное лицо, понимающе киваю: – Склероз удобная штука, однако!
Мы смеемся.
У него, и правда, много общего с этим японским писателем. Тот таскал на спине бедную тетушку. Олег носит крылья. Как у летучей мыши. Только большие и белые. Крылья мешают, не дают зайти в некоторые двери, с ними неудобно в транспорте, люди, не замечающие их, могут случайно повредить тонкие перепонки. Но ОН не может отказаться от крыльев. Сидя рядом в душном автобусе или в неуютном вагоне метро, чувствуешь, как он расправляет их, и улетает. Ты едешь одна,
