овраге, испуганно крестясь и погоняя лошадей.
Сны уносили дракона в те времена, когда он мог целый день без устали мчаться над землей, ловя чуткими раковинами ушей волны страха. Был он тогда молод и могуч, и без труда добирался к закату до широкой реки. На ее высоком берегу стоял белый город, взметнувший в небо колокольни соборов. Золотые кресты мягко сияли в закатных лучах, и далеко над водой плыл гулкий колокольный звон. Дракон тучей обрушивался на город, хватал добычу, жадно рвал ее на части прямо в воздухе и, насытившись, неторопливо летел назад, к своему логову, бесшумно скользя по черному небу. Иногда внизу мелькали огни костров, и дракон огибал их стороной, потому что вид огня был неприятен ему.
Потом, с годами, дракону стало все тяжелее добираться до белого города, но в степи появилось много селений, где тоже можно было поживиться. Ему нравилось, сложив крылья, падать на конские табуны и стада коров, нравилось, когда добыча сопротивлялась, а не обмякала беспомощно в когтях, умерев от страха. Бывало и так, что, возвращаясь в пещеру, уже насытившийся, он пролетал над каким-нибудь селением, лениво кружил над ним, а потом летел дальше, и волны страха, мчащиеся от земли, заставляли сладостной дрожью трепетать его чешуйчатое тело.
И все это перечеркнули отравленные стрелы, заговоренные колдуном. Синее небо и весело бегущая к горизонту степь сменились сырым мраком пещеры.
Однажды дракона разбудила гулкая дрожь земли. С потолка и стен падали куски мокрой глины. Он лежал в темноте и прислушивался, встревоженно разевая зубастую пасть. Настала ночь – и земля успокоилась, но потом начала содрогаться опять, и дракон оживился, забил по стенам хвостом. Возможно, такая дрожь сулила добычу. Пусть не свежее мясо и теплую кровь, а падаль, но выбирать не приходилось.
Дракону уже случалось вдоволь отведать падали. Было это давным-давно, когда над оврагом весь день ржали кони, с топотом мечась по полю, кричали воины и звенела, звенела сталь. Он притих в своей пещере, потому что не ощущал волн страха, но знакомый запах крови заставил его насторожиться. К вечеру, когда стихли топот и крики, и резкий звон клинков не разносился больше в воздухе, он выполз из пещеры и насытился еще не остывшим мясом. Он ползал по полю, шипя от возбуждения, глаза его горели в лунном свете. Твердое брюхо царапали копья и стрелы, разбросанные в истоптанной траве, но он не отрывался от пиршества, то и дело косясь на далекие костры.
Такие трапезы выпадали не часто, и он ждал их годами, тревожно раздувая ноздри в болезненном сне.
От страшного грохота дрожала земля, стены пещеры качались, камни падали на спину дракона, больно били по лапам, тревожили раненое крыло. Грохот врывался в пещеру, отдаваясь болью в чутких ушах. Пронзительный вой вдруг упал сверху, проникая сквозь толщу земли, волна горячего воздуха прижала к стене огромное тело дракона. Треск, грохот, страшный шум не утихали, казалось, вечно. Дракон лежал, распластавшись, вдавленный в землю камнями,
