фон Вильденроде. Что с тобой? Тебе знакома эта фамилия?
Рунек действительно как будто смутился и странно-испытующе взглянул на друга.
– Мне кажется, я когда-то слышал ее, говорили о каком-то бароне Вильденроде.
– По всей вероятности, о моем будущем шурине, – непринужденно заметил Эрих, – это старинная и всем известная дворянская фамилия. Прежде всего ты должен посмотреть на мою Цецилию, я познакомил с ней отца и сестру, по крайней мере, по портрету.
Он взял со стола отца большую фотографию и протянул ее другу. Портрет был очень похож и хотя, конечно, не передавал всей прелести оригинала, но все-таки достаточно выказывал его красоту; на Рунека смотрели большие темные глаза Цецилии. Эгберт молча рассматривал портрет, и только вопросительный взгляд жениха заставил его сказать:
– Очень красивая девушка.
От этих слов повеяло ледяным холодом, и это умерило пыл Эриха, который рассчитывал услышать слова восторга. Они стояли у письменного стола, взгляд Рунека случайно упал на другую фотографию, и на его лице опять промелькнуло то же странное выражение, которое появилось раньше, когда он услышал фамилию Вильденроде, его лицо дрогнуло.
– А это, по всей вероятности, брат твоей невесты? Об этом нетрудно догадаться, они очень похожи.
– Это действительно Оскар фон Вильденроде, но сходства между ними нет никакого: Цецилия совершенно не похожа на брата. У нее не такие черты лица.
– Но те же глаза, – медленно сказал Эгберт, не сводя взгляда с двух портретов, а потом вдруг отодвинул их от себя и отвернулся.
– Ты не хочешь даже пожелать мне счастья? – с упреком спросил Эрих, обиженный таким равнодушием.
– Извини, я забыл. Дай тебе Бог счастья, такого счастья, какого ты заслуживаешь! Однако мне надо идти к твоему отцу, он ждет меня.
Он явно хотел окончить разговор. Эрих, в свою очередь, вспомнил о предстоящем свидании друга с отцом и о предмете их беседы.
– Папа в библиотеке, – ответил он, – и ему нельзя мешать; ты можешь еще посидеть со мной. Он вызвал тебя из Радефельда… тебе известно зачем?
– По крайней мере, я догадываюсь. Он говорил с тобой об этом?
– Да, я услышал эту новость от него первого. Эгберт, бога ради, ведь ты знаешь моего отца, а также то, что он никогда не потерпит инакомыслия на своих заводах!
– Он вообще не терпит никакого мнения, кроме своего. Он не хочет понять и никогда не поймет, что мальчик, который обязан ему своим воспитанием, стал взрослым человеком; его удивляет, как это его воспитанник смеет иметь собственные убеждения и идти своей дорогой.
– Кажется, эти идеи довольно резко расходятся с нашими, – тихо сказал Эрих. – В письмах ты ни разу не упоминал об этом.
– Зачем? Тебя надо было оберегать от всякого волнения, и ты все равно не понял бы меня, Эрих. Ты с детства робко отворачивался ото всех вопросов современной жизни, а я заглянул настоящему
