о чем, а минимум полстранички. Еще и рисунки: милые звериные мордочки, портреты, пейзажи, цветочки.
Обычно со временем бумага желтела, да и условия тут точно не библиотечные, но дневник казался почти новеньким: ни выцветших чернил, ни подтеков, ни заломов. Значит, его спрятали не так уж давно.
Силантьева разочарованно заныла, но не упустила возможности в очередной раз зацепить Соню, намекнув на Демида. Хорошо Яна ее не слушала, увлеченно листала тетрадь.
Самые первые записи еще апрельские, про дом, про школу, про учителей и одноклассников. В целом Валя оказалась права: не самые оригинальные девчачьи переживания.
Первые заметки про лагерь появились только в начале июня. Но и в них не содержалось ничего интересного: типичные лагерные будни – подъем, завтрак, мероприятия по расписанию, дискотеки по вечерам, отношения в отряде, ехидные высказывания о какой-то парочке.
И вдруг: «Здесь творится какая-то дичь!»
Слова, написанные гораздо крупнее остальных. Еще и обведены несколько раз. Они слишком не соответствовали тому, что девчонки видели на предыдущих страницах.
От неожиданности Силаньева аж икнула, прошептала недоуменно и настороженно:
– И что там творилось?
И словно в ответ на ее вопрос с улицы донесся странный тягучий, режущий слух крик, что-то с силой ударило в оконное стекло. И почти сразу раздался новый крик, истошный, но уже вполне человеческий:
– Сюда! Идите сюда!
Девчонки замерли, словно окаменели, вытаращив друг на друга глаза.
Соня явственно ощутила, как мысли на мгновение застыли, в голове стало пусто.
Несмотря на призыв, никуда идти не хотелось. Даже ноги, будто соглашаясь, стали ватными, и сердце отстукивало «Не хо-ди, не хо-ди». Наоборот, хотелось оказаться в моменте, когда самое страшное, что произошло, – ночевка в лесу под тентом, а все остальное просто еще не случилось. И вообще, существовало исключительно в Сонином воображении.
Судя по виду Силантьевой, та тоже предпочла бы остаться. А еще лучше – убраться подальше, словно в сказке перенестись одним махом, желательно прямо домой.
И только Кошкина спустя пару секунд очнулась, подскочила, ринулась к выходу, не выпуская из рук тетрадь. Тогда и Соня с Валей, словно подхваченные порывом, бросились следом, вылетели из корпуса, метнулись к столовой. Хотя душа по-прежнему замирала.
Рыжий стоял на дорожке, встрепанный, с выпученными глазами, указывал куда-то пальцем и отрывисто твердил:
– Там… в кустах… труп!
– Макс! Ты рехнулся? – сквозь сбившееся дыхание выдала Кошкина. – Какой труп?
Но даже по ней было хорошо заметно, что она не столько не верила, сколько не желала верить.
– Там. В кустах, – повторил Рыжий. – Я за дровами пошел. А там… он.
– Кто «он»? – вмешался подбежавший Дмитрий Артемович.
– Да
