того, что я могу увидеть его во время акта, и кричит, что я отвратительна, едва я прикасаюсь к нему с нежностью, свойственной возлюбленным. Я понимаю, что это вовсе не я отвратительна. Это он сам вызывает у себя отвращение и считает отвратительным всякого, кто находит его красивым. Так все и идет.
С учетом обстоятельств четверть часа Ареса после обеда – это всего-навсего новый чувственный опыт, подстегивающий ощущения, пусть даже иногда весьма утомительно быть с мужчиной, на словах утверждающим, что ему нечего доказывать, но на деле постоянно что-то доказывающим самому себе, причем весьма поспешно и грубо. Боги, я как-то даже попыталась сказать, что это не гонка! Если он меня и услышал, то виду не подал.
Итак, вот как все складывалось, и, бессмертием клянусь, вокруг становилось шумновато. Афина, Гера и я двигались к золотым воротам, открывавшим путь в божественные сады Гесперид, с нескончаемыми «спасибо, чудесный праздник, до свидания» – со свадеб всегда выбираешься целую вечность, – когда Эрида, богиня раздора, кинула свое золотое яблоко в сад. Лично я считаю, что Эрида – настоящая находка для любой свадьбы, особенно когда начинаются танцы, но Фетида, самодовольная маленькая ханжа, отказалась приглашать ее. Что ж, честь ей и хвала, но прошу обратить все внимание на золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей» на блестящем боку, которое ударяется о сандалию Афины, и «чтоб тебя» отчетливо читается в глазах всех трех, когда мы переглядываемся, но не успевает ни одна из нас прошептать «лучше не ввязываться, дорогая», как Гермес, вечный мальчик на побегушках в этом собрании, подхватывает его и поднимает повыше, на всеобщее обозрение.
– О-го-го! – восклицает он, ну или что-то вроде того. – Прекраснейшей! Ну и кто же это?
Что ж, если на чистоту, конечно, прекраснейшая – это я. Но должна признать: в том, как Гера выпрямляет спину, чувствуется не только царское величие, но и отчаянная решимость той, которую побеждали снова и снова, раз за разом, но так и не смогли сломить. И Афина, богиня из бронзы и льда, подарившая оливковую ветвь своему народу и способная – единственная, кроме Зевса, – повелевать громом и молнией, излучает силу и величие, от которых дрогнули бы сами Титаны. А я? Даже Зевс боится меня, ведь моя сила превосходит их всех: сила разбивать и исцелять сердца, повелевать страстью, властвовать над любовью.
Нам всем следовало бы отказаться. Непринужденно, жизнерадостно, взявшись за руки, сказать «нет, это ты, милая сестрица – о нет, ты, дорогая сестра». Вышло бы очень уместно, особенно на свадьбе. Мы могли бы обставить все это остроумно, забавно, но все-таки приятно – этакий маленький секретик, недоступный мужчинам. Вместо этого мы застыли на мгновение дольше нужного, так что Зевс, ненадолго оторвавшись от очередной дрожащей нимфы, воскликнул:
– А правда кто? Давайте решать!
Само
