война и армия закончились, он теперь решает свои личные проблемы. Глядя на товарищей по несчастью, лежащих вдесятером в четырехместной палате, он понял, с этого лежанья проку не будет. Надо перебираться ближе к «базе», к своему подразделению. Только там есть возможность вырвать хоть какую-то помощь, только там можно хоть на что-то рассчитывать.
И Василий начал понемногу теребить хирурга, тот вроде относился к нему неплохо, по крайней мере, отличал от других раненых. Врач понял офицера, посетовал, что, мол, рано ему еще передвигаться на большие расстояния, и место ампутации подгнивает, и случаются приступы сильной головной боли. Но, в конце концов, где-то на что-то нажал, с кем-то переговорил, и старшего лейтенанта Онищенко долечиваться по месту службы и жительства, откуда он прибыл в последнюю командировку, в насквозь простреливаемый зимний Грозный. Из блокнотного листочка, приложенного к его госпитальным документам, он узнал, что является просто героем. Незнакомый майор Сердюк написал на этом листке торопливым, но все равно аккуратным подчерком, что спецназовец Онищенко спас боевых товарищей, выкинув гранату из помещения, где они держали оборону. Врачи на словах добавили к этому, что те, кто остался жив, и этот майор Сердюк вынесли раненого Василия из боя и организовали эвакуацию. А это сделать в том аду было равносильно чуду. Сам раненый не помнил ни этого майора, ни тех, с кем был в последнем бою. В памяти всплывали какие-то закопченные, почти черные лица, с надвинутыми на самые глаза касками, а кто они – он уже не вспомнит никогда. Хирург велел беречь эту записку, вдруг этот майор сделал официальное представление, и любая награда не будет лишней для искалеченного офицера. Хотя в это верится слабо, уж слишком много было погибших после того страшного штурма Грозного, который просто перемолол город. И те, кто остался жив благодаря Василию, скорее всего, сложили головы чуть позднее. Это был настоящий ад войны, в котором сгинуло большинство, как защитников, так и нападавших, вырвались очень немногие. А та граната рванула, скорее всего, в руке, хотя это теперь не имеет никакого значения. Какая разница как ты ее потерял, она уже по новой не отрастет.
Потом долгие полмесяца мучений – носилки, машины, поезда, суета, грязь и всеобщее какое то озлобление медперсонала, будто раненые виноваты, что не могут самостоятельно передвигаться. И ничего не скажешь, когда полностью беспомощен и зависим. Остается только сжать зубы, вспоминать что-то хорошее, хотя бы того врача, его искреннее и доброе отношение к пациенту. На прощание крепкое мужское пожатие руки, простое уважение к воину. Как мало ему надо, пожали руку – и будешь вспоминать это с наворачивающимися на глаза слезами.
В военно-морском госпитале не очень-то обрадовались новому пациенту, резонно полагая, что за ним может хлынуть целый поток раненых, не принадлежавших их ведомству. Зачем им посторонние, если они со своей морской пехотой зашиваются,
