официально зафиксированных латышских беженцев достигала около 334 тыс. человек, фактическая же их численность оценивалась как в два раза большая.[51] Для оценки масштабов проблемы беженцев, отмечаемой латышскими историками, можно привести тот факт, что даже в некоторых удаленных губерниях латыши составляли самую большую диаспору среди перемещенных лиц. Например, по итогам переписи беженцев, проведенной в Архангельской губернии, на 1 сентября 1916 г. в ней обосновалось 4862 человека, из которых латыши составляли 2010 человек, поляки – 683, литовцы – 231, эстонцы – 56.[52]
В советской историографии и пропагандистской публицистике преобладали критические нотки в отношении деятельности комитета, учитывая ее правонационалистический «уклон». В частности, упор делался на разоблачении хозяйственных махинаций верхушки комитета, обеспечившей себе вольготные условия существования на фоне военных тягот для основной массы латышского населения.[53]
В современной латышской историографии и учебно-пропагандистской литературе деятельность Центрального комитета помощи беженцам, напротив, описывается в превосходных тонах (отчасти не без основания), причем акцент делается не столько на практических вопросах, сколько на политических. Он оценивается как «кузница кадров» для будущей независимой Латвии, в которой отрабатывались навыки общественной и государственной работы с отчетливым национальным рефреном при успешной «лоялистской» маскировке и отсутствии каких-либо репрессий со стороны властей. В некоторых учебных пособиях этот аспект заостряется следующим образом: «В Петрограде был создан Латышский центральный комитет по оказанию помощи беженцам, который в то время являлся единственной руководящей организацией всего латышского народа».[54] В латышских эмигрантских публикациях также обращается внимание на роль этого комитета в постановке с декабря 1916 г. вопроса об «объединении разделенных частей латышского народа в едином и непобедимом организме», включая латгальцев Витебской губернии[55] (хотя далеко не все из них считали себя латышами, а свой язык – лишь диалектом латышского).
В постсоветских учебниках проблема беженцев подана под специфически пропагандистским углом, критикующим царское правительство: «Положение беженцев было очень тяжелым, потому что правительство царской России о них не заботилось. Беженцы сами должны были организовывать помощь своим землякам. В эту работу активно включились представители латышской интеллигенции, которые в местах наибольшего скопления латышских беженцев в России создавали организации по оказанию помощи беженцам».[56] В другом учебнике утверждается (без контекста германского наступления): «Многих заставили стать беженцами силой русские войска. Оставшихся без родины и имущества беженцев в товарных вагонах развезли по всей России. Там они ютились в приютах, прозябали на станциях или в открытом поле. Помощь
См., например:
Высказывание католического епископа, проф. Я. Ранцанса (цит. по:
