Всю ночь она не сомкнула глаз, глядя на проносящиеся за темным окном поля, деревни и перелески и не различая ничего из того, что мелькало за пыльным и сумеречным вагонным стеклом. Полная амбициозных планов и самых смелых надежд, Фаина стремилась в столицу. Позади остался непростой, полный слез и уговоров, разговор с отцом, строгий Гирши Хаймович выделил-таки дочери немного денег – на небольшое, скромное, ознакомительное путешествие в столицу. Знал бы он, что его неугомонная младшая дочь прямо с вокзала бросится обходить столичные театры в поисках работы! Эта первая поездка в столицу могла бы стать последней – будь Фаина чуть менее одержима театральной сценой: на работу ее нигде брать не желали (как выяснилось, в столице профессиональных безработных актеров прозябает огромное количество!). От театра к театру Фая все больше заикалась, нервничала, мямлила и под конец даже начала падать в обморок – от избытка чувств. О своих обмороках она позже, смеясь, рассказывала:
«А что? Я родилась в конце девятнадцатого века, в ту пору, когда в моде еще были обмороки. Мне, к слову сказать, очень нравилось падать в обморок, к тому же я умудрялась не расшибаться, поскольку старалась падать грациозно и красиво. С годами, конечно же, да и, слава Богу, это увлечение понемногу прошло. Но один такой обморок я помню очень хорошо, очень ясно и отчетливо. Он надолго сделал меня счастливой. В тот, совершенно обычный на первый взгляд, день я шла по Столешникову переулку, разглядывая поражающие взор витрины роскошных магазинов, как вдруг рядом с собой я услышала голос человека, в которого была влюблена, можно сказать, до одурения. Я тогда собирала фотографии этого парня, писала ему письма, но никогда их не отправляла, караулила объект своей страсти у ворот его дома – словом, совершала все полагающиеся влюбленной дурочке поступки.
– Добрый день! – сказал мне возлюбленный.
– Добрый… – только и успела ответить я и тут же поспешила упасть в обморок.
От волнения я упала неудачно и довольно сильно расшиблась. Сердобольные прохожие занесли меня в находившуюся поблизости кондитерскую, которая принадлежала тогда супружеской паре – француженке с французом. Добрые супруги влили мне в рот крепчайший ром, от которого я тотчас же пришла в себя и… снова немедленно потеряла сознание, на сей раз по-настоящему, так как снова услышала:
– Фаина, ты не сильно ударилась?
Это был тот же любимый голос…»
Курский вокзал Москвы на старой открытке.
Возможно, именно такую картину увидела юная Фая, прибыв в Москву в 1913 году
Москва с ее ужасной дороговизной и суетой поразила Фаину своей неприступностью, равнодушием энергично спешащей толпы: городу, о котором она так долго грезила, совершенно не было дела до нескладной девочки с саквояжем. Люди из администраций театров, с которыми ей удалось пообщаться на тему трудоустройства, вели себя в лучшем случае небрежно и холодно, а в худшем – оскорбительно замечали Фаине, что к театру у нее – профессиональная непригодность. Проницательный отец, выждав некоторое
