себя вдовцом, принимающим соболезнования от разряженных в траур дам. Своим возвращением Талия лишала меня заветной мечты об освободительных похоронах. Каждый вечер она приходила домой целая и невредимая, словно курсирующий по расписанию прогулочный катер. Пришлось смириться с ее бессмертием. Из всех жителей Боливии Талия в наименьшей степени рискует попасть в аварию. Преодолев страх перед вождением, она превратилась в единственного известного мне автолюбителя, который следует сигналам светофора, сбавляет скорость, проезжая мимо школ и детских садов, не покидает правой полосы и выполняет все требования предписывающих знаков. Она из тех женщин, встречаться с которыми на дороге я ненавижу. Они едут впереди со скоростью ровно сорок километров в час и задерживают весь поток. Нет такой страховой компании, которая отказала бы им в страховке.
Неуязвимость Талии к авариям не мешала моему воображению обрекать ее на смерть от внезапных болезней. Я специально разобрался в патологии некоторых из них. Самой совершенной была та, что поразила жену одного приятеля. Имя этому чуду аневризма. При ней растягиваются и ослабевают сосуды, например такие крупные, как аорта. Болезнь выбирает молодых. Несчастные годами живут, не подозревая о хрупкости своих кровеносных путей, и в один прекрасный день их внезапный разрыв оборачивается мягкой и безболезненной смертью. Недуг, о котором можно только мечтать, достойный хвалы. Жена приятеля была погребена с улыбкой умиротворения на губах, более сдержанной, чем плохо скрываемый радостный оскал мужа. Аневризма не отбирает красоту, что должно утешать дам. Если бы женщины могли выбирать финал, многие предпочли бы именно такой. Думаю, сон Белоснежки был вызван именно расширением артерий.
Вплоть до сегодняшнего дня я надеялся, что судьба преподнесет мне на блюдечке блаженное вдовство, пока Ликург, коллега по адвокатскому ремеслу, не открыл мне глаза на невиновность Талии.
– Никакой оригинальности! Ты как мои клиенты. Все без исключения винят в своих бедах жен. Они приходят сюда в офис и просят помочь с разводом. Те, что порешительнее, сами бросают супруг и нанимают меня защищать их интересы в суде. Спустя годы выясняется, что, отделавшись от благоверных, никто из них жить лучше не стал – они продолжают барахтаться все в том же дерьме.
Он говорил с таким знанием дела, что убедил бы любого. Меня же его слова не впечатлили. Мы вместе учились в университете. Ликург был худшим студентом на потоке. Когда он сдавал итоговый экзамен, зал был полон любопытствующих. Публика пришла в надежде повеселиться над грандиозными глупостями. Никто не ушел разочарованным. Ликург не истолковал правильно ни одного закона. Гадалка, раскинувшая карты таро, менее изобретательна в ответах, чем Ликург, читающий кодекс. За годы учебы он прибегал к любым средствам, лишь бы сдать экзамен: списывал у соседа по парте, заискивал перед преподавателями. В профессии потребовалось меньше ловкости. В деле недостаток знаний он компенсировал хитростью и пренебрежением этикой – качествами, которые излечивают и гримируют самое дремучее невежество.
Закрыв глаза на недостатки Ликурга, в душе я согласился с его критикой. Обвинять жену в своих проблемах было верхом эгоизма и безрассудства. Однако дух противоречия заставил меня возразить:
– Ты же не станешь отрицать, что, если бы ты был женат на Катрин Денев, то жизнь казалась бы тебе намного интереснее.
Ликург разочарованно вздохнул, как если бы я был ребенком с задержкой в развитии. Он отвел взор в сторону и подпер подбородок руками, попытавшись занять задумчивую стоическую позу. Не справившись с ней, он решил изобразить глубокомысленный взгляд. Его глаза умеют выражать жадность, недоверие, подобострастие, растерянность или панику, но не интеллект. Им не хватает огня, это два погасших уголька.
– Даже женитьбой на королеве шлюх из святейшего вавилонского борделя ты не решишь своих проблем. Ты переживаешь не из-за женщин. Стоит на тебя взглянуть, как становится ясно, откуда твое беспокойство. У тебя кризис тридцатилетия. Классический случай.
– Не хотелось бы тебе возражать, – ответил я. – Но мне уже давно перевалило за тридцать. Мне уже тридцать три.
– Это сути не меняет. К одному он приходит в двадцать восемь, к другому – в тридцать пять.
– А к кому-то и в семь лет, как ко мне. Я был акселератом. Климактерическим ребенком. Коклюш приключился у меня одновременно с радикулитом, – ответил я.
– Сколько ни смейся над моими словами, все равно не поможет.
– Простите, доктор, но я не пойму вашего диагноза. Что за напасть свалилась на меня в тридцатый день рождения?
– Ты еще не заметил? Встретить тридцатилетие – самое большое несчастье. С этого времени ты больше не можешь кутить с чистой совестью. На этом заканчивается праздник жизни. Теперь ты взрослый человек, приятель. Такой же, как лысые старики, толстопузы и реакционеры, которых ты когда-то презирал.
Слова Ликурга прозвучали смертным приговором. С тех пор я не чувствовал
