сделались мне не чужими и я пожалел об их смерти. За это учение я был старичку Салтыкову очень благодарен и, расчувствовавшись, рассказал ему что люблю театр, но поскольку из-за хромоты артистом стать не могу, хочу стать драматургом, кое-что уже написал и это даже одобрено преподавателем пединститута Цалем Абрамовичем Биском. Господи, это имя прозвучало как гром, и из глаз старичка Салтыкова сверкнули молнии, и он даже помолодел лицом. Потому что ненависть всегда чувство молодое.
– Скоро кончится их иудейское царство, – как бы не он сказал, а из него сказало, потому что, сказав, он беспокойно оглянулся по сторонам. Однако вокруг никого не было, потому что мы шли через зимний городской парк очень морозным ветреным вечером, так что даже каток не работал.
Кстати, наш трест прохладительных напитков в этот зимний сезон выпуск своей продукции резко сокращал, особенно производство хлебного кваса и морса, да и пива тоже, сокращал на несколько тысяч гектолитров, а часть работников перебрасывалась в параллельные отрасли горпищеторга. Меня, например, перебросили на строительство цементных ям для хранения квашеной капусты. На этом строительстве я застудился, сильно кашлял, поднялась температура, и старичок Салтыков предложил мне несколько дней полежать у себя, где жена его, Марья Николаевна, отпаивала меня чаем с малиновым вареньем. Хорошие люди, но тоже, как я понял, кипящие, хоть и не наружным, а внутренним кипением. Я им, вот как вам, свою жизнь рассказывал, конечно, только ту часть, которую к тому времени успел прожить. Они меня очень жалели, в некоторые моменты сжимали кулачки стариковских, по-барски маленьких рук и проклинали «притеснителей». А у Марьи Николаевны даже вырвалось проклятие в адрес «иудобольшевиков, празднующих свою красную пасху». Она же спросила меня, все ли мои вымерли, и когда выяснилось, что тётка Стёпка в отъезде, то предложила написать – вдруг вернулась. Я подумал, подумал, решил, что дело с Григорием Чубинцом в прошлом, уже забылось, и написал. Выяснилось – вернулась, работает в колхозе, отремонтировала нашу хату на свои уральские заработки и приглашает в гости.
Приезжаю в гости и выясняется, что село Чубинцы, хоть и с поредевшими садами, хоть и с заболоченным прудом, хоть и с уменьшившимся населением, однако живо, трудится и даже осторожно опять карабкается к некоторому достатку, а в семьях колхозных передовиков патефоны и велосипеды появились. Приехал я в отпуск, принюхался – родиной воняет. Заправляет теперь в селе председатель колхоза Олекса Чубинец, бывший милиционер и наш дальний родственник, а к тётке Стёпке похаживает его заместитель, Микола Чубинец, просто однофамилец, как и покойник Григорий. Мы с ним посидели за столом, выпили, жареным салом закусили. Послушал он мои городские рассказы и говорит:
– Молодец, умница. Можно сказать, теоретик пропаганды.
О событиях же в селе выразился механически, неживым голосом:
– Цель оправдывает средства. –
