оба раза уцелев. Но тогда проклятье не вошло в полную силу. Тогда оставался северянин изломанным, звероподобным, но все же человеком. Пусть и с вытянутой страшной харей да когтями. Теперь Рьян сменил облик целиком. И осталась ли в нем хоть толика рассудка, того Йага не ведала. Бежать бы… На дерево влезть, нечистиков да мертвянок призвать в помощники. Но ведьма раскрыла объятия и молвила:
– Ходи сюда!
Медведь встал как вкопанный. Зарычал недоверчиво, попятился.
– Ходи, не обижу!
Глупая ведьма! Да разве можно обидеть эдакую зверюгу! Неужто голая девка опасней чудища? Зверь наклонил морду, принюхался.
– Ну же!
Осторожно переступил с лапы на лапу, оскалился и кинулся. Не дрогнула ведьма, не шелохнулась. И глазом не моргнула! А оборотень остановился в двух локтях, упал на брюхо и горестно заревел! Подполз к ней, уложил страшную харю на колени, и лесная госпожа безбоязненно запустила пальцы в рыжую шерсть.
– Больно. Знаю, милый, знаю. Не горюй, не брошу тебя.
Туман спрятал их седыми космами от хитрых ворон. Нечистики выкатились из-под прелой листвы, ткнулись влажными носами в горячий медвежий бок. Зверь закрыл глаза и боялся глубоко вдохнуть, чтобы ведьма не отняла горячих рук. Пусть продолжает перебирать шерсть, пусть чешет за ухом. Пусть хоть вечность так…
Ох не след лезть не в свое дело! За просто так эдакой бедой никого не наградят. И сила, что сделала с Рьяном подобное, так и витала вокруг него тучей. Большая сила, редкая! Не совладать… Но Йага чуяла му́ку проклятого, страх и тоску. Чуяла одиночество. Такое, что только выть и остается. Человека она, быть может, и сумела бы бросить. Знала же теперь, каковы люди. Но не зверя.
– Пойдем, милый, – ласково позвала она. – Пойдем со мной.
Медведь заворчал: хорошо ему, тепло. К чему двигаться? Так вот до весны можно и лежать. Но девка упорствовала, пришлось подчиниться. Нечистики с писком прыснули в стороны, когда он поднялся и отряхнулся. Мертвянки нырнули в трясину, когда глухо рыкнул на них: ишь, подглядывают! И только ведьма бесстрашно положила ладонь медведю на загривок и повела его туда, где в тугой клубок завивался туман.
Густая дымка висела над трясиной. Подрагивала, словно живое сердце, а в самой середке темнела. К ней дочь леса и направлялась. И не было ей дела, что под босыми стопами булькает болото, что не видать ни зги, что торчат окрест кривые коряги, ровно кости обугленные. Она шла твердо и не боялась. Она была дома. А медведь шел за нею, потому что всем своим существом знал, что на любую погибель согласен, что последний вдох отдаст и пушистым ковром ляжет, лишь бы у ее ног.
Йага остановилась и низко поклонилась, мазнув ногтями по сырому мху.
– Впусти нас, господине.
Коряги зашевелились. Медведь вздыбил шерсть, зарычал, но ведьма удержала его за ухо.
– Спокойно, милый.
Ветки поползли из трясины, сплетаясь одна с другой. До коленей
