так он и шторы на бахмару распустил.
Бабка в сердцах отвешивает Ваське подзатыльник. А он, почесывая ушибленное место, заливается слезами:
– Я хотел, чтобы красиво было.
– Красиво! – передразнивает его бабка. – Такую красоту навел, хоть из дома беги. Вон возьми газету, да и вырезай из нее портреты.
А потом видя слёзы родной кровиночки, сжаливается – Ну, ладно, не голоси, христовый – иди конфетку дам.
И вновь, как солнце из-за туч, лицо дурачка озаряет улыбка.
Стоит бабке Тоне прийти в магазин, ее тут же обступают деревенские бабы, в ожидании каких-нибудь смешных рассказов про внучкА. Бабка иногда отмахивается, а чаще охотно веселит публику, что не рассказать, всем же радость и самой общение.
– Чего про него рассказывать. На вид-то взрослая детина, а умом с трехлетнего ребенка. Из дома ухожу, ножницы в сундук под замок, топоры, молотки, пилы, все туда. Пробки выворачиваю – не ровён час, в розетку что-нибудь засунет.
Силов много, а помощь с него какая? Даже за водой послать нельзя: или ведра потеряет, или колонку свернет. Сено, правда, с луга таскат и то под моим присмотром.
Вот говорят, заставь дурака Богу молиться – он лоб расшибет. Так это про Васька. Заставишь его поленницу выкладывать, покажу, как, и стою рядом, – сопит, выкладывает – нравится ему. Но опять, глаз спускать нельзя, он ведь, может ее выложить выше облака стоячего, пока самого, дурака, поленьями не придавит. А утром опять учи всему сызнова – ничего в его голове не задерживается, как вода в решете.
Копать заставлю – копат до первого червяка, будет целый день за ним наблюдать, разговаривать, а если ненароком лопатой разрежет – голосить будет, как по отцу родному.
А уж, жалостлив, беда с ним. Поросенка по осени резать, хоть за тридевять земель веди – узнает, в десять ручьев слезы будет лить, к мясу не притронется. Одно слово, Блаженный. Разве в мои-то годы такую обузу на себя взвалить? Он молодой, здоровый, за ним коню, на четырех ногах не угнаться, а мне каково бабке старой?
Подшучивали над Васькой много и часто. Мужики, было, пытались приучить его курить и пить вино, но чистая, непорочная Васькина душа воспротивилась этому. Сам не пил, и другим пальчиком грозил.
Самое страшное время года для бабки Тони была зима. Зимой за Васькой нужен особенный контроль. Помня о том, что в мороз замерз ее сын, бабка Тоня старалась, по возможности, свести на нет Васькины передвижения по улице. А того словно разжигает затесаться куда-нибудь.
Больше всего Васька любил зимой кататься с ребятами на санках с горы. Ему все равно, с пятилетними ли или семнадцатилетними – Ваське все ровесники. Дурачку не ведомо чувство страха, поэтому его пускают, то с плотины, то специально для него строят какой-нибудь немыслимый трамплин. Блаженный падает, разбивает в кровь лицо, плачет, а через минуту уже тащит и свои, и чужие санки в горку.
Еще зимой Васька очень любил чистить снег. И соседи охотно
