крепко и надежно притягивающим ее к земле, а себя – с самых ранних лет – воздушным шариком, облачком, тополиным пухом – чем-то невесомым, летучим, и знала, что в этом есть опасность для нее самой, и неосознанно искала именно такой вот якорь, который сможет ее удержать от совсем уж головокружительных полетов. Почти семь лет надежности и безопасности – и вот опять ощущение, что ее здесь, на земле, ничего не удерживает: то ли она не нужна, то ли ей здесь ничего не нужно…
Боже мой! Сама уже почти заснула, а этот ребенок все не спит! Машет до потолка, постель в кучу. Снова перестилать! Ты почему не спишь? Ты что, не устал за день?
Итак, расслабиться, пятнадцать минут для себя, спокойствие, представим черное… Черное было коричневым, и в нем под углом реяли потусторонние образы окна и шкафа. Темнее, темнее, силуэты сгущаются в красноватые пятна и заступаются тьмой. Надо добиться абсолютно черного цвета, но фиолетовое поле сплошь засыпано светящейся пылью, и чем темнее небо, тем ярче звезды. Небо со звездами. Вообразила, называется. Вон оно – и без упражнений, за шторами.
Не сдаваться! Расслабиться во что бы то ни стало! Вообразить какую-нибудь черную-черную вещь! Черную шаль, черную юбку. Черную складку на черном платье. Черный занавес, черный ботинок, у которого черный квадратный каблук, черный квадрат – на индикаторе – он обрастает фоном и рамой, страницей журнала, статьей о Малевиче…
Кажется, хватит расслабляться. На сегодня достаточно. Сказано же – пятнадцать минут.
Под одеяло с писком перекатился теплый детеныш с холодными ножками: песенку! И послушно заладилась песенка домашнего употребления:
У собачки глазки спят
У собачки носик спит,
У собачки ушки спят,
У собачки хвостик спит
– и далее, с перечислением лапок, спинки и животика. Когда собачка устаревала, универсальная песня меняла зачин: а у кошки глазки спят. Могло быть: а у мышки глазки спят, а у мишки глазки спят, а у зайки… у Егора… Вадим обычно комментировал: «Качал Гаврила колыбели», и на предложение «хорошо бы у нас покачал», запевал: у Гаврилы глазки спят…
Мальчик больше не копошился и не переворачивался. Аня сама попробовала пошевелиться – нет, ничего, не встрепенулся.
И тут снизошло спокойствие, которого так не хватало при затянувшемся укачивании. Теперь было так умиротворенно лежать рядышком, и наслаждение видом спящего дитяти длилось свободно и невесомо, как сон. Вставать заниматься своими делами теперь совсем не хотелось.
А на подоконнике, кроме «Семьи и школы», лежал еще один журнал, непрочитанный, который дал новый знакомый Илья и который пора бы уже возвращать, и заброшенная та еще книжка, и фильм был отмечен в программе, и Вадиму она собиралась позвонить на работу, просто так, без повода, в рамках траты денег на ерунду…
В один из ускользающих мигов сообразив,
