зависели от них.
– Не всё бы о своей мошне печься, в такое-то время. О Новгороде сейчас думать надо, об общем деле, – наставительно молвил Ананьин, на Каменную, впрочем, не глядя.
Зато Лошинский сразу впился.
– А что ей, худородной, о Новгороде заботиться? – ощерил он редкозубый рот, козья бороденка затряслась от ненависти. – Ее дед на Торге шильником начинал.
Дурень Федор ухмыльнулся, через плечо матери потянулся к кубку с вином, шумно глотнул.
Каменная презрительно молчала. Она была урожденная Шельмина, из рода нового, поднявшегося меньше ста лет назад, но новгородцы считались не столько стариной и знатностью, сколько богатством.
Про то же сказала и Шелковая, с мирной укоризной:
– У нас не Москва, мы людей по достоинствам ценим. Если ты умен и удачлив, станешь хоть боярином, хоть посадником. На том стоим.
Марфа чуть качнула головой – ее брат прикусил язык.
Помолчали.
Ананьин осторожно спросил:
– Ты, Настасья Юрьевна, для какого разговора позвала?
– Звала да не тебя, – отрезала она. – Разговор будет женский, не для мужских ушей.
– Понесла что ли, боярыня? – сжеребятничал Дурень и сам же, один, заржал.
Мать цыкнула на него, как на собачонку:
– Псст! – И Настасье: – Женский так женский.
Поняла, что при лишних разговора не будет.
Ефимья сказала мужчинам радушно:
– Посидите, гости, попотчуйтесь. А мы пойдем в мою светелку. Про наше, бабье, поговорим.
У Ананьина и Лошинского лица сделались тревожны, Горшенин масляно улыбнулся, по нему никогда не поймешь, о чем думает.
Женщины поднялись, мужчины остались ждать, что решат великие женки.
Подле самой двери Настасья махнула Захару – тот подлетел, семеня от показного усердия.
– Важно ступай, – шепнула она. – И так на шпыня похож, с бритой рожей.
Он приосанился, расправил плечи, пошел за женами важно.
Тесная светелка была похожа на узорчатую шкатулку. Борецкая покосилась на златошелковые стены, бухарские ковры, венецианские зеркала неодобрительно. Она уюта и красоты не любила. У нее самой в доме все палаты были просторны, воздушны, по-монашески голы.
Сели так: Марфа прямо, словно гвоздь вколотила, Ефимия – легко, по-птичьи, Настасья – неспешно, увесисто.
Без мужчин сразу перешли к делу, зря время тратить не стали.
– Вчера он уже в Крестах был, – сказала Григориева. – И дале поехал.
– Это вся твоя весть? – покривилась Борецкая. – Без тебя ведомо. Следят мои, доносят. Вчера Иван проехал от Крестов всего двенадцать поприщ и встал лагерем. Затеял на зайцев охотиться. Не спешит. Томит нас нарочно. Когда
