в замке, то он должен благодарить за это и целовать руку, которая его карает… Он будет монахом, пойдет в монастырь, а там надо на всякую обиду молчать, как бы ни кипело гневом сердце… Маленького барона Лео он должен любить, ведь по его милости он до сих пор здесь: это он выпрашивает у гофмаршала, а то давно бы Габриеля разлучили с матерью. – Глаза мальчика наполнились слезами.
– Ты должен быть монахом? Тебя принуждают к этому, Габриель? – быстро спросила Лиана.
– Говори правду, сын мой, кто принуждает тебя? – раздался сзади голос придворного священника, совершавшего сегодня брачный обряд.
Он стоял на пороге отворенной на веранде двери, и темная фигура его резко выделялась на облитых лунным светом розовых кустах. При виде его Лиана невольно вспомнила о тени, виденной ею у колонны: значит, он подсматривал и следил за нею.
Лен присела, а священник с изящным поклоном, улыбаясь, вошел в комнату и сказал:
– Успокойтесь, баронесса, мы совсем не так жестоки в Шенверте, мы не позволяем себе таких возмутительных насилий, о которых повествуется легковерному свету в сказке о мальчике Мортаро, не так ли, дитя мое?
Он ласково положил свою тонкую белую руку на плечо Габриеля. Если бы не длинная монашеская одежда и не тонзура, белым пятном выделявшаяся на темной кудрявой голове его, никто не принял бы этого человека за духовное лицо. Ни тени той величавой медлительности в движениях, которая часто отзывается чем-то заученным, театральным, ни малейшего умиления в тоне и словах!.. Еще сегодня за столом, во время жаркого политического спора, его металлический голос звучал вызовом, подобно боевому кличу.
При его появлении больная снова уткнулась лицом в подушки и притихла, будто уснула; она походила на испуганную, дрожащую птичку, старающуюся укрыться от рук ловца.
– Что с ней опять сегодня? – спросил священник. – Она очень взволнована – я даже в ризнице слышал ее стоны.
– Ваше преподобие, герцогиня опять проезжала сегодня мимо дома, а после этого, как вам известно, ей всегда бывает хуже, – почтительно ответила ключница, но с худо скрытою досадой.
На губах священника мелькнула насмешливая улыбка.
– Но она должна свыкнуться с этим, – сказал он, пожав плечами. – Герцогиня, конечно, не откажется от своих прогулок по «Кашмирской долине» ради этой несчастной, да у кого же достало бы мужества требовать от нее подобной жертвы?
Он подошел ближе к кровати; больная содрогнулась.
– При всей вашей строгости, вы, верно, слишком снисходительны к больной, добрейшая г-жа Лен? – сказал он. – К чему эти тяжелые браслеты на разбитых параличом членах? К чему эти ожерелья на груди?
– Она умерла бы, ваше преподобие, если бы я лишила ее этих вещей, – сказала Лен сквозь зубы, с какою-то особою торопливостью, и маленькие глубокие глаза ее сверкнули.
– Не думайте этого: она так слаба, худа и так изнурена, что едва дышит. Эта тяжесть
