баллада
Раба Б ожия Екатерина
Полюбила… Жида… Голодранец…
Жил бедней он замызганной псины, —
Как Давид, был красив сей засранец.
Строен, смугл и высокое тело
Глаз венчала палящая мука…
И хамил жлоб-папан озверело:
«Иль средь наших нет смугленьких, сука?!»
Хлопал дверью и хлопал калиткой,
А когда этот жид изгалялся,
В руки взяв неказистую скрипку,
Плакал хрыч и потом матюкался.
Так бывает: в погромное лето
Кровь пустили немножко пархатым…
Схоронили чернявого где-то
И спалили со скрипкою хату…
А потом за скорбящей стремниной,
Удивлённо и воровато,
Отловили отважно ребята
Труп блондиночки Екатерины.
Критика снизу
(памяти Бориса Пастернака)
Я тут мимо книги его проходил…
О книгу ж споткнулся… В стихи угодил…
Теперь вот тону в этом чудном экстракте…
Не зря небожителем звал-то «усатый»:
Шопен с Левитаном в стихах он, а в прозе —
Поэт и философ. Диагноз серьёзный.
А вот, что до баб, то здесь не согласен…
Но впрочем… теперь он для них не опасен.
Касательно Бога, евреев, буржуев, —
Я мог бы поспорить и очень тужу я,
Что был чудотворец со мной не знаком:
Он был бы сражён моим крепким стихом.
ТО есмь или не есмь?
Шипящий пеной синий бес,
Зачем ты вводишь меня в стресс?
Над сковородкой из песка
Желток вцепился в твердь небес:
Не хочет падать с высока.
Горбатость чаек по привычке
Морской пейзаж взяла в кавычки.
Я бросил свой автомобиль
И бросился в морскую ширь…
Но воротясь из грёз глубинных,
Я понял – рядом был упырь:
Нет сумки – голая машина…
О! Что же делать мне теперь?!
Я горблюсь от своих потерь,
Чередованья пузырей
Бессмысленных и горьких дней.
И одиноко Бог стоит
В развалинах души моей,
Растерянно в меня глядит…
Ах, мой печальный Старичок,
Ты лучше делом бы помог:
Верни мне то, что было здесь,
И я поверю, что ты есть…
Кривлялся пылью грязный пол,
Когда в пристанище зашёл.
Упал
