потом ее сменила гувернантка-немка. Английскому и французскому мальчика тоже обучали дома, по какой-то особой методике, а итальянским – профессиональному языку архитекторов – сам отец, находя для этого несколько часов в неделю, как бы он ни был занят.
«Вот и получилась династия, где я – зодчий чуть ли не в пятом поколении. И, наверное, последний отпрыск старинного рода: на мне он благополучно и прервется».
Сначала Ада отвергала всех потенциальных невест, предъявляя к будущей снохе и матери своих внуков совершенно немыслимые по современным меркам требования, потом сам Андрей привык к беззаботной холостяцкой жизни и уже сам пресекал попытки матери сосватать ему ту или иную «подходящую девушку».
Со всеми этими девушками, обладавшими безупречными манерами, тонким вкусом и, разумеется, прекрасным образованием, ему было нестерпимо скучно. А уж лечь с такой в постель – все равно, что положить на супружеское ложе прекрасную говорящую куклу, которая никогда не допустит никакого промаха, будет говорить только то, что следует говорить, и делать то, чего от нее хотят. Потому что своего «я» при такой свекрови, как Аделаида, ни у кого быть не могло по определению. Даже при жизни отца домашние проблемы решались исключительно хозяйкой.
А уж когда она овдовела… Фраза: «Мы, Лодзиевские» звучала в их доме не реже трех раз в неделю. Собственно говоря, Лодзиевским-то был отец Андрея, тоже Андрей, только Антонович, известнейший советский архитектор. Судьба словно ворожила ему: в самые трудные времена он, чистокровный поляк, аристократ, никогда этого не скрывавший, равно как и не желавший вступать в партию, был обласкан всеми властями, с которыми ему довелось работать.
Андрей Антонович, тогда еще – Анджей, родился в начале века в Варшаве, но перед самым началом Первой мировой войны родители надумали перебраться в Россию. Им казалось, что там их состояние и их единственный сын и наследник будут в большей безопасности, нежели в Польше, по которой любая европейская война проходила безжалостным катком. Четырехлетним ребенком Анджей оказался в Москве, и этот «варварский» город, с его «сорока сороками» пестрых церквей и лабиринтом узеньких переулков показался ему какой-то очередной сказкой.
Но через несколько лет сказка превратилась в кошмар. Обстреливали Кремль, по улицам ходили страшные бородатые люди в солдатских шинелях и матросских бушлатах, прислуга разбежалась, роскошная барская квартира на Остоженке то и дело подвергалась нашествиям каких-то ревизий и комиссий. Правда, в Польше, по слухам, было еще хуже. Решили кружным путем добираться до Франции, где осталась богатая и влиятельная родня, но тут свалилась новая напасть: тиф.
Мать Анджея, ослабевшая от всех испытаний и переживаний, умерла всего через три дня, почти сразу впав в беспамятство. Ей, признанной польской красавице, которой не исполнилось еще и тридцати лет, и в голову не приходило, что жизнь может быть такой жестокой, грязной и холодной.
В шестнадцать
