не любил. Уж больно капризный товар, все норовят убежать. Да и покорность вбивать в них нужно месяцами, иначе покупатель испугается, увидев дерзкий взгляд, и пройдет мимо. Впрочем, эти дикари стоили совсем уже дешево, но зато требовали неусыпного внимания умелых специалистов из его рабской казармы. Отсев был довольно большой. Лесные варвары норовили убежать или кинуться на копья охраны, а потому до продажи не доживала примерно десятая часть, самые сильные и буйные. Впрочем, кочевники-авары, что гнали на продажу этих дикарей, знали свое дело туго и вели по большей части баб и ребятишек лет до пятнадцати. Ну, и мужиков тоже гнали, из тех, кто казался покорным и не хотел разлучаться с семьей. Они до последнего надеялись на чудо. А мальчишка стянул краюху хлеба и, вычистив ей до блеска горшок с остатками каши, прикрылся затхлой ветошью в кибитке почтенного купца Приска, и задремал. Работы сегодня не будет. Сплошное разорение!
– И никакой я не Само, – обиженно пробормотал он, засыпая. – Я Самослав. Само меня мамка называла, когда я совсем малой был. А я уже большой. Вот!
– Да что за чертовщина мне опять снится! – Николай Семенович Мещеряков открыл глаза, и с натужным стоном сел в постели. – Это все морфин, врач ведь предупреждал.
Хриплое дыхание вырывалось из груди отставного подполковника. Еще недавно сильный и упрямый, как бык, мужчина, умирал на глазах. Рак легкого, чтоб его… Доктора сказали, что он может расти долго и не давать о себе знать. А когда почуешь неладное, то уже поздно. Как и все нормальные мужики, Николай Семенович лечиться не любил, а больниц и докторов избегал как черт ладана. Даже проклятую флюорографию не делал годами, за что и поплатился. До последнего тягал гири, бегал и работал в саду. Шестьдесят пять лет всего, кмс по боксу и боевому самбо, какие его годы.
Жизнь закончилась, когда как-то утром он выплюнул сгусток крови после начавшегося кашля. Как водится, подивился и забыл. А потом это повторилось еще раз, а потом еще. А потом это увидела жена… Он никогда не сможет забыть тот ужас, что плеснулся тогда в ее глазах. Она закрыла рот рукой и только и смогла прошептать:
– Коленька, родной! Да как же это! Господи, за что?
И она зарыдала. Людмила Ивановна отработала медсестрой больше двадцати лет, пока в семье не появились первые большие деньги. Тогда-то она и уволилась с копеечной зарплаты и стала заниматься домом. Людмила слишком хорошо знала, что может означать кровь в мокроте.
– Пойдем в больницу! – с безумной надеждой смотрела она на него. – Это всего лишь туберкулез! Это лечится. Полежишь полгодика, и как новый будешь. Коленька, ну, пожалуйста!
Николай Семенович отмахнулся. Ну, подумаешь, кашель, с кем не бывает. Но жена была неумолима, как неумолим оказался диагноз. Рак легкого четвертой стадии, неоперабельный. В тот момент он словно почувствовал, как над ним захлопнулась крышка гроба. Про истинное положение дел ему так ничего и не сказали. Гнусная привычка
