асный цвет. Всю жизнь я знал, что он есть, слышал о нём, но понимание, какой он, вся его глубина, бескомпромиссность и сила, наполнили мою душу только вчера, и остались в ней навсегда.
Всё оказалось до боли просто.
Для меня он начался с любимой, та которая подарила мне его, но взамен, разбила сердце.
Как глупый маленький ребенок, она достала банку с красной краской, и вылила мне её на голову.
Она говорит:
– Мы не можем быть вместе, – меня обдаёт жаром и зарождается понимание.
Она говорит:
– Ты не такой как все, я не смогу быть с тобой, – вспышка в голове от удара, мир краснеет.
– Я больше жалею, чем люблю тебя, – защипал нос, слёзы на глазах, осознание цвета пришло.
– Прощай, – запах её волос коснулся меня, и я понял, как выглядит красный цвет.
Мир изменился, но темнота стала не такой густой, как всегда.
***
– А я говорю – проститутка она! – аккуратно одетая старушка, кинула крошки хлеба на землю и отряхнула руки.
Одноногий голубь, болезненного вида, направился в её сторону.
– Петровна, у тебя все проститутки и наркоманы, кроме твоей любимой внученьки, – вторая старушка надела очки, – просто я, думаю так – зачем козе баян.
Стайка воробьёв налетела на крошки, не оставив на асфальте даже намека на еду. Голубь был только на половине пути к лавочке, издав странный звук, он остановился.
– Да, тяжело этому мальчишке, и так его жизнь обидела, еще и проститутку эту где-то откопал.
Петровна залезла в клетчатую сумку на колёсиках, достала батон и отломила от него большой кусок. – Всегда, хорошим парням достаются стервы и ломают им жизнь, вон хотя бы твоего сынка Мишку взять, – она раскрошила в руках хлеб и бросила в сторону голубя.
Крошки осыпали удивленную птицу, всю с головы, до её одной ноги.
– Была бы я чуть помоложе, первая пошла успокаивать, жалко, что только на старости лет поняла, не всё то золото, что блестит.
– Ладно, подожди, давай посмотрим, что дальше то будет.
Пожилые дамы, устроились поудобнее, и как в театре, стали наблюдать за молодой парочкой, которые играли сцену расставания, на противоположной от них стороне аллеи, а голубь всё клевал и клевал крошки хлеба, и им не было конца.
***
Как тяжело блевать и злиться одновременно, но у меня это хорошо получалось, особенно блевать.
Проснувшись, я испугался – запах не моей квартиры, но проведя рукой по стене, понял, что нахожусь дома.
Воспоминания вчерашнего вечера медленно возвращались ко мне, они были сдобрены головной болью, тошнотой и новым еле уловимым оттенком.
– Красный, – вспомнил я.
Вопрос «зачем я так напился?», который крутился в первые секунды, отпал сам собой.
Злость, больше на себя, закипала во мне, но рвотные позывы снижали её градус.
Встаю. Три шага прямо, пять шагов налево, два шага направо.
– Зачем я считаю шаги? И зачем мне в туалете двери!? – мелькают мысли.
– Меня бросили, – сказал я унитазу, и стошнил в него.
– Ну и что, – прожурчал он в ответ.
– Теперь я один.
– А что в этом плохого? – вода с шумом набиралась в бачке.
– Я люблю её!!! – заорал я, и блеванул с такой силой, что было чувство, как будто желудок отрывается, и уплывает в канализацию вместе со
вчерашней едой.
– Послушай, мне больше нравиться то, что выходит из тебя сзади, чем те слова, которые выходят у тебя изо рта. Я всё сказал! – вода полностью набралась, и кнопка спуска с шумом выскочила из крышки.
– Нет гад, а я еще не закончил! – с третьего удара мне удалась попасть, по кнопке смыва.
С каждым спазмом, злость с содержимым желудка уходила. Становилось легче.
– Послушай, – попросил я более спокойным тоном.
– У тебя минута, – хладнокровно ответил унитаз.
– Про Лизу еще поговорим, но вчера произошло нечто странное, – унитаз
заинтересованно прислушался, – я научился понимать цвета! – отведенная минута заканчивалась, и я поспешно добавил, – вот ты, например – белый! – сказал я с гордостью, как будто три дня смешивал все цвета радуги и наконец получил заветный цвет.
– Белый!
