твоей жизни – и ты попадаешь в новую для тебя среду. Где нет рядом близких тебе людей, на которых можно опереться, и ты можешь рассчитывать, за редким исключением, только на себя и Бога, что Он будет к тебе милостив. Эта ступенька как прекрасная дева одновременно манила и притягивала к себе предвкушением прикоснуться к чему-то запретному и таинственному, но такому желанному, и в тоже время пугала своей неизвестностью.
Название этой ступеньки – призыв на действительную военную службу. Большинство призывников, того времени, по этому поводу выражалось не так витиевато и возвышенно, как я в предыдущем абзаце, а говорили довольно просто и понятно каждому: «Жизнь дала трещину». Так как от призыва в советское время ни откосить, ни затупить, если ты не полный дебил или идиот, что в принципе одно и тоже, так как эти слова обозначают одно и тоже медицинское заболевание, название которому олигофрения, только разную глубину интеллектуального недоразвития индивидуума, а тем более откупиться – не представлялось возможным. Откупиться не было возможности не потому что все военкомы были кристально чистыми и идейными коммунистами, а потому что в это время наши родители были все одинаково средненько-бедненькими. Вопрос упирался в деньги. А власть, в лице любимой всеми коммунистической партии СССР, твердо придерживалась учения основоположников марксизма-ленинизма, основной постулат которого гласил, что пролетариату и крестьянству (к этому классу, я думаю, относилось 99% населения Союза) деньги не нужны. Со слов моего отца, власть за работу платила, но платила ровно столько, чтобы ты и твои домочадцы не пошли с сумой по жизни, прося милостыни на пропитание. Так что, даже если бы я и захотел, – то не смог бы, отдать свой долг родине деньгами.
Кроме того, спрыгнуть от Армии не давало советское общественное мнение. Что-что, но здесь мнение партии и народа совпадало по всем пунктам. Для простого народа парень, который не служил, был изгоем. Даже сердобольные набожные бабушки, вечно сидящие на скамейках у подъездов наших домов, которых пробивала слеза при виде бесхвостого и одноглазого кота или прыгающего на трех лапах пса из породы «Чтоб ты сдох», смотрели в след не служившему парню с таким видом, словно хотели сказать: «Почему ж тебя грудным ребенком, как в древней Спарте, не сбросили со скалы?». Так как он был обречен на прозябание. «Неслуживец» не мог устроиться на работу не только в государственные структуры, но и маломальскую уважающую себя организацию.
Был еще один немаловажный фактор, для многих даже основной, из-за чего не стоило тупить. Это наши вчерашние школьные подруги, которые к моменту совершеннолетия все как одна превращались в сказочных красавиц. По мнению всё знающих ученых, на мнение которых я в дальнейшем буду неоднократно ссылаться, основное предназначение дочерей Евы, которое заложено в их прекрасные головки на генном уровне, – продолжение рода человеческого. И род человеческий они стремятся продолжать с наиболее жизнеспособными экземплярами противоположного пола. В глазах тогдашних девушек «неслуживец» был дефектным, и их не интересовало, где скрывается этот дефект в голове, во внутренних органах или мужских причиндалах. Что ни говори, а против природы – не попрешь.
Это в настоящее время парень, откосивший от Армии, в глазах большинства молодежи – «крутой» или даже «красавчик». В годы мой юности все было проще и конкретнее. С момента рождения в семье, в школе и на улице, где мы проводили большую часть свободного времени, а некоторые не только свободное, но и школьное время, нам непрерывно вбивали в голову, что служить – это удел каждого мужчины, иначе ты не мужчина. И другого мнения по этому поводу, нет – и не может быть.
Но вернемся к дате, указанной в самом начале повествования. 4 мая 1984 года в 14.00 призывник, Анатолий Пашко, подстриженный под Котовского (для молодежи не слышавшей про знаменитого героя гражданской войны – подстриженный на лысо), при чем во время стрижки одна шальная и не совсем трезвая голова, на полном серьезе предлагала для надежности побрить мою бедную голову дедовской опасной бритвой и дополнительно смазать её бараньим жиром, шатающейся походкой, с тяжелой и не совсем соображающий, что происходит головой, – пересек порог Барановичского военного комиссариата, называемого в народе военкомат. И тем более я не догадывался, какую «подлянку» приготовила мне судьба.
Пересек, мягко сказано, так как на самом деле в военкомат я влетел пулей, спиной вперед; а шатающей и пьяной походкой в окружении друзей, соседей и не совсем трезвых и адекватных многочисленных родственников, под залихватскую трель баяна, я двигался от дома через весь город в направлении военкомата. Перед металлическими створчатыми дверями военкомата вся это радостная и возбужденная толпа остановилась и вспомнила, что призывнику необходимо обязательно налить на посошок. Кто ж в Армии ему нальет? Никто и не догадывался, что ворота военкомата оборудованы секретными и скрытыми камерами наружными наблюдениями. Только этим можно объяснить дальнейшее. И вот, когда я стоял спиной к воротам и открыл рот, чтобы принять сто грамм на посошок, (дальнейшее все со слов моей сестры), внезапно открылась дверь, из-за неё молнией вылетела рука в камуфлированной военной форме. Какая-то невиданная сила оторвала
