возы с сеном, а на конях возы меньше.
Посреди двора складывали громадный скирд сена: весь двор был засорен душистым сеном. Кроме того, везли еще, на волах же, возы с мешками овса, а некоторые возы поменьше также везли и на лошадях, маленьких поселянских клячах. Овес ссыпали в амбар, в закром. Освободив возы от клади, хозяева отпрягали лошадей, снимали ярма у волов и пристраивались к сторонке в ожидании расчета. Некоторые подкладывали скоту сенца, другие водили своих коней поить на Донец. Хохлы располагались под телегами и ели свиное сало с хлебом; нет, виноват, это по понедельникам свиное сало, а в пятницу ели тарань, которую долго надо было бить об телегу, чтобы она стала мягче и чтобы сухая кожа с чешуей отставала от твердого тонкого слоя мяса тарани.
Двор наш казался ярмаркой. Везде громко говорили люди, больше хохлы; мне их язык казался смешным, и, когда несколько «погепанных»[24] хохлов говорили громко и скоро, я почти ничего не понимал. Из разных деревень были люди: из Малиновки – это близко, а были хохлы из Шелудковки, из Мохначей, из Гракова, из Коробочкиной, наши русские – из Большой Бабки и других сел.
Батенька ездил на базар на высоком рыжем мерине – смирная лошадь, – в плетеной натычанке[25]; надо было кое-что «взять» с базара из провизии.
Приехав домой, он проверил возы и, пока складывали скирды сена и ссыпали овес, пил чай. Мы уже все напились раньше: с базара он всегда опаздывал.
Наконец батенька вышел на крыльцо с табуреткой и счетами в руках. Ему принесли стул, и еще один стул для маменьки.
– Мать, а мать! Записка у тебя? Иди-бо! Ну-ка читай, а я буду на счетах считать.
Маменька стала читать по его записке.
– Три воза из Гракова, воловых – девять рублей.
– Да, это хорошее сенцо, пырей чистый, степное: так, девять рублей.
Щелк, щелк.
– Один воз конский – один рубль двадцать копеек.
– А это из Мохначей, луговое, – дрянцо; ну да сойдет теперь и это, мешать будем.
– Из Коробочкиной – пять возов по два рубля семь гривен. Из Шелудковки четыре воза конских по рублю тридцать копеек.
– Ага, хорошие возы – парные – пять рублей двадцать копеек.
Щелк, щелк, щелк, щелк.
Некоторые собственники подошли к самому крыльцу, сели внизу ждать расчета по очереди, а другие просили рассчитать их, отпустить: они были издалека – из-под Гнилицы.
– Сейчас, сейчас. Посидите, подождите, – говорил батенька. – По два сорок, по два сорок…
– Семь рублей двадцать копеек, – помогает маменька.
Батенька вынимает, отстегнув жилетку, туго набитый деньгами засаленный бумажник. Бумажки разные – старые, разорванные, склеенные. И все одна к другой: вот синеватые, вот розоватые, и беленькие есть, только все грязные, рваные и лохматые.
– Ну-ка, мать, достань из сундука, принеси сюда рубли для расчета и мелочь.
Маменька принесла длинный-длинный кошель вроде колбасы или чулка, набитый серебряными рублями, только ребра заметны.
Стали
