мне непреоборимым.
Я принимаю решение. Я сдаюсь. Я атакую.
Она, черт возьми, не может быть с Оросом. Она не может быть ни с кем. Она может быть только со мной.
Моей извращенной натуре несвойственны собственнические инстинкты, но с Маринкой Чарушиной что-то в моей ДНК дает патологический сбой, выделяя целую цепочку на то чувство, способность к которому я в себе отрицал годами.
Месяц плотских лишений и духовных медитаций, безусловно, многое во мне перебил. Но, увы, не настолько, чтобы моя черная и такая, мать вашу, живучая любовь прекратила приводить меня в состояние тотального ужаса. Я не стал кем-то другим. Но я понял, что здесь и сейчас переплавить во что-то здоровое свое помешанное на Маринке сердце не удастся. Оно даже не целиком со мной было. Часть его так и оставалась на родине. С ней. Разорванное на километры, оно болело сильнее, чем я, сука, мог себе вообразить. Особенно когда выпотрошенный многочасовыми медитациями мозг занимала одна-единственная мысль: «Маринка с другим!!!»
Моя Маринка, моя ведьма Динь-Динь, моя бешеная кобра с другим! Моя – с другим!!! Как это, мать вашу, пережить? Расстояние, детокс и все безотказно рабочие техники оказались бессильны.
Я всегда думал, что способен справиться буквально со всем. С тем, что Маринка Чарушина в паре, носит ребенка и совсем скоро выйдет замуж, я, конечно, не рассчитывал столкнуться так рано, но все же надеялся примириться. Только вот не получалось. Хоть ты натурально сдохни, никак.
Тем более что я не знал, как будет там, за порогом нашей реальности. Чувства, которые захватили мою порочную душу, уже сейчас казались вечными. Поэтому я просто пытался научиться с ними жить.
Четыре недели дались с колоссальным трудом. Дольше сидеть в Тибете и бесконечно гонять разрывные мысли о том, как у Маринки все складывается, не смог. А вернулся, увидел ее, все чувства и вовсе воспалились до критического состояния.
Ороса хотелось прикончить на месте. И ее с ним. Весь этот проклятый мир уничтожить, потому что выносить разрастающуюся в груди боль не хватало сил. Поцелуй во дворе еще стерпел. За столом уже держался каким-то необъяснимым чудом. В голове гул стоял. Сердце натужно тарабанило. Плоть ныла и кровила. Ребра трещали. На автомате вывозил разговор. Для себя самого звучал глухо и затянуто, но Чарушины вроде как ничего странного не заметили.
Каждый раз, когда смотрел на Маринку, перед глазами вставало, как трахал ей в наказание ту гребаную шкуру. Да, на тот момент, в агонии, мне казалось, что я нашел идеальный выход из ада любви. Но позже, едва атомная буря эмоций притихла и залегла, понял, что сломал в первую очередь себя. Гонимый хроническими страхами, поступил точь-в-точь как мои конченые предки. А хотел ведь… Хотел как Чарушины.
Тяжело это принял, потому как невыразимо стыдно было признаваться в подобном, даже себе. А уж кому-то другому и подавно. Легче делать вид, что все как обычно. Без проблем и сожалений.
Будто я не задыхаюсь ночами от боли. Будто не загибаюсь от лютой тоски. Будто при виде Маринки с Оросом не теряю сознательность, минимальную адекватность и какую-либо человечность.
С ревностью
