когда нервно плечом дернул.
Молчи, дрянь, молчи, любое твое слово лишь усугубит ситуацию.
– Или, если ты так любишь на чужих х** скакать, мне тебя стае отдать? Отвезти в Синеборье, кинуть в подвальную камеру и объявить день открытых дверей. Думаю, много желающих соберется, чтобы попробовать ту, которую их альфа так сильно любит… любил. – Она дернулась, как от удара. – Хм, а может, самому тебя напоследок отодрать по полной? – рукой в ее растрепанные волосы зарылся и сдавил, оттягивая голову назад.
Таня со стоном склонилась, слезы уже градом по щекам бежали, а мне хотелось сделать ей еще больнее, чтобы почувствовала, какого это – когда подыхаешь. Платье за подол рванул, с треском ткань раздирая. Белья на ней нет – не успела найти в той берлоге, из которой ее вытащил. Вид голого тела, которое должно было принадлежать только мне, до бешенства довело.
– Сука, – процедил сквозь зубы с такой ненавистью, что самого дрожь пробрала.
Таня вывернулась из моих рук маленькой гибкой змейкой и в сторону метнулась, надеясь вырваться, сбежать. Только зверь свою жертву не отпустит. Рванув следом, настиг в два шага, к стене толкнул и сверху навалился. Несмотря на жалкое сопротивление, руки ее сжал в одной ладони, сильно в стену припечатав, а второй рукой за талию узенькую схватился. Она вырывалась, в полнейшей тишине, еще больше зверя раззадоривая, крутилась, брыкалась. Но бесполезно все. Колено между ног просунул, не давая свести их, и пальцами грубо внутрь проник. Горячо, влажно, и член в брюках моментально напрягся, захотелось отыметь ее прямо здесь, сейчас, у стены, чтобы знала, кому принадлежит.
– Нравится? – с издевкой, зло, жестоко.
Тут она замерла, заревела, сдалась обессилено. А у меня в груди кольнуло, больно, ядовито, от осознания собственного сволочизма. Веду себя как м*дак, злой, безумный, ревнивый м*дак, который даже отреагировать достойно не может, превращаясь в жестокого отморозка. Твою мать.
Склонился к ней ближе, к самому уху и пошептал:
– Не переживай, я не трону тебя, волчица. Мне противно, от тебя за милю смердит другим оборотнем, – и, отпихнув ее от себя, пошел прочь. На пороге обернулся, смерил ее взглядом полным отвращения. – Из дома ни ногой. Поняла меня? Это теперь твоя клетка. Когда вернусь – не знаю, но моли Бога, чтоб к этому времени я успокоился, – и ушел, сбежал, испугавшись, что разорву ее в клочья, потому что зверь неумолимо требовал расправы.
Глава 5
Таня
Я помню, как чай пила у бабы Маши. Невкусный, дешевый, с запахом старого ссаного веника. Но я пила, чтобы не обижать старушку, маленькими глоточками, стараясь не морщиться, и закусывала плюшкой. Обычной, плохо поднявшейся, с жесткой корочкой. Старушка смотрела на меня и причитала, и никак не могла нарадоваться, что я ей помогла. А мне было стыдно – за что хвалить? За обычную человеческую вежливость и заботу? Так любой бы откликнулся.
Хотя нет. Не любой. Никто не откликнулся. Только я.
