чтоб молчала, чтоб с ума не сводила голосом своим и этой иллюзией, которая вернулась через столько лет и поселила жалкую надежду. Вбиваюсь в нее и ногти о стену ломаю. С каждым судорожным толчком удар по камням, костяшки сбивая в кровь и глядя в ее закатывающиеся, блестящие от слёз глаза. Смотрю, как голову запрокидывает, чувствую, как сжимается её плоть вокруг моего раскалённого члена, как стонет, а по щекам всё так же слезы катятся пока сам не излился в неё в каком-то адски болезненном оргазме, от которого все тело покрылось каплями холодного пота. Наслаждение дикое и отчаянное вперемешку с ненавистью к себе и к ней. Несколько дней назад эта тварь меня убивала, а я трахаю её и думаю о том, как забрать у всех…Ни гордости, ни самолюбия. Всё у её ног, всё в её руках. Знала бы, как крепко держит мое сердце, давно раздавила бы.
Тяжело дыша, замер, упираясь воспаленным лбом в каменную стену, чувствуя, как ладонями по лицу моему проводит, по волосам гладит. Отстранился от нее, глядя пьяными глазами в ее глаза, отступая назад, сжимая руки в кулаки, видя, как закрываются ее глаза, и глядя на медленно ползущий по голой ноге шелк подола, на сдернутый вниз корсаж платья и растрепанные волосы. Закрыл клетку, вешая замок, и в ярости дернул решётку. Развернулся, чтобы уйти и услышал вдогонку.
– Я ждала тебя. Каждый день…каждую ночь. Я звала тебя в моих мыслях, а ты не приходил. Ты меня бросил. Ты осуждаешь меня за то, что я сдалась? Ты не пришел за мной! Ты был занят войной, Ману Алмазов. Своей местью. А я научилась вас ненавидеть за это время. И ничего не изменится даже сейчас. Никогда не изменится.
Остановился, не оборачиваясь к ней и сжимая кулаки до боли в суставах. Решение пришло мгновенно. Схватил охранника и перерезал ему горло. Птичка бросилась к клетке, тяжело дыша и глядя на меня, пока я опять отпирал замок. Схватил за руку.
– Ты что делаешь, Ману? – сжимает мою руку, поправляя корсаж платья, пытается сама заглянуть мне в глаза, но я ей не отвечаю. Тащу за собой. Ещё на ярус ниже.
Убил двух охранников ударами кинжала в горло. Она не кричит, только дышит тяжело, со свистом, глядя расширенными глазами, как они к ногам ее падают, заливая лестницу кровью. Да, птичка, за тебя умирают не только твои. Сам не смотрю на них, не хочу видеть презрение в их глазах. Я и сам себя презираю.
– Ману, – шепчет мне, впиваясь в мою руку, пытается остановить, а я не вижу ничего и никого. Я иду напролом, потому что времени у меня нет. Если увидит кто-то, то это будет и мой конец. Но я подумаю об этом позже. О масштабах этого безумия. Подумаю, когда спрячу ее так, что ни одна псина не найдет. А когда уйдем, с собой заберу. Там уже всем не до нее будет.
Когда подвел девчонку к клетке, в которой сидела ее подружка, Оля с шумом выдохнула и закрыла глаза, а потом за руку меня схватила снова и второй рукой вцепилась мне в плечо.
– Не делай этого. Они тебе не простят, Ману. Будет мятеж. Ты не имеешь права. Только не ради меня.
Я усмехнулся, а сердце дёрнулось и сжалось так сильно, что мне стало больно. За меня боится? Неужели? Не
